они весьма различно, одни уже сняли зимнее платье, другие в длинных, до пят, тёплых пальто, с поднятыми воротниками, как в самый сильный мороз. Группа эта знакома всем.
Несколько человек присоединяются к ней, другие уходят. Наконец остаются молодой толстый художник, по фамилии Мильде, и актёр с вздёрнутым носом и певучим, как флейта, голосом. Затем Иргенс и адвокат Гранде, из знаменитого рода Гранде. Но интереснее всех всё-таки Паульсберг, Ларс Паульсберг, автор полудюжины романов и научного труда о «Прощении грехов». Его во всеуслышание называли поэтом, не стесняясь даже присутствием Иргенса и поэта Ойена.
Актёр застёгивает своё пальто до самого верха, — он зябнет.
— Нет, весенний воздух чересчур резок для меня, — говорит он.
— А для меня как раз наоборот, — замечает адвокат. — Я готов громко кричать от радости, меня так и подмывает, кровь кипит, в ушах словно звучит призывная охотничья песня.
И маленький, сутуловатый человечек выпрямился при собственных словах и посмотрел на Паульсберга.
— Смотрите-ка, как разошёлся! — насмешливо произнёс актёр. — «Мужчина — всегда мужчина», сказал евнух!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, Бога с тобой! А недурное зрелище ты представил бы собой на охоте, например, на рысь — в лаковых сапожках и в шёлковом цилиндре, а?
— Ха-ха-ха! Я констатирую, что актёр Норем становится остроумен. Это не мешает оценить.
Они развязно говорили обо всём, с лёгкостью бросали слова, делали быстрые выпады и в любую минуту имели на всё готовый ответ.
Прошла рота кадетов.
— До чего самоуверенны эти военные! — сказал Иргенс. — Посмотрите на них, они не проходят мимо, как прочие смертные, а как-то шествуют.
Сам Иргенс и художник засмеялись над этим, адвокат же быстро взглянул на Паульсберга, лицо которого ни на секунду не изменило выражения. Паульсберга сказал несколько слов о картинной выставке и замолчал.
Потом разговор перешёл на вчерашнее посещение Тиволи3, кто- то заговорил о политике; разумеется, можно отвергнуть все запросы. А кроме того, может быть, не на все запросы наберётся большинство... Они высказали своё суждение относительно лидеров разных партий в стортинге4, предложили поджечь дворец и завтра же провозгласить республику. Художник пригрозил восстанием рабочих.
— Знаете, что президент сказал мне с глазу на глаз? Что он ни за что, ни за что не пойдёт на компромисс — будет уния расторгнута или останется5, всё равно. Будет расторгнута, или останется, буквально этими самыми словами. А когда знаешь президента...
Паульсберг не вмешивался в разговор, а так как товарищам было очень интересно услышать его мнение, адвокат отважился спросить:
— А ты, Паульсберг, что же ты ничего не скажешь?
Паульсберг редко высказывался, он жил довольно уединённо, занимался науками или работал над своими произведениями, и не приобрёл той лёгкости речи, которой отличались его товарищи. Он добродушно улыбнулся и ответил:
— Ты ведь знаешь: «Пусть будет слово ваше да-да в нет-нет».
Все громко рассмеялись.
— А впрочем, — прибавил Паульсберг, — я вот стою и думаю, что пора мне отправляться домой, к жене.
И Паульсберга пошёл. Такая уже у него была привычка — скажет и сейчас же уходит.
Но, раз ушёл Паульсберг, всё равно и остальные тоже могли разойтись, не было смысла стоять здесь дольше. Актёр простился и исчез, видно было, как он прибавлял ходу, стараясь нагнать Паульсберга. Художник плотнее запахнул пальто, но не застегнул его, передёрнул раза два плечами и сказал:
— Уф, я совсем не выспался. Хорошо бы теперь иметь немножко денег на обед!
— Раздобудь себе какого-нибудь лавочника, — ответил Иргенс. — Я нынче утром наказал одного на бутылку коньяку.
Они пошли все вместе по проспекту.
— Я желал бы в точности знать, что хотел сказать Паульсберг своим ответом, — начал адвокат. — «Пусть слова ваши будут да-да в нет-нет». Ясно, что он подразумевал что-то.
— Да, это ясно, — подтвердил и художник Мильде. — Ты видел, он засмеялся при этом — надо полагать, что-нибудь показалось ему забавным.
Пауза.
Толпы гуляющих по-прежнему медленно движутся взад и вперёд по улицам, болтая и смеясь. Мильде продолжал:
— Сколько раз я желал, чтобы у нас в Норвегии была ещё хоть одна такая голова, как Паульсберг.
— Это, собственно, для чего же? — спросил Иргенс с некоторым раздражением.
Мильде посмотрел на него во все глаза, потом перевёл взгляд на адвоката и разразился изумлённым смехом.
— Нет, ты только послушай, Гранде! Он спрашивает, для чего, собственно, нам нужна в Норвегии ещё одна такая голова, как Паульсберг.
— Ну, да, — настаивал Иргенс.
Гранде не засмеялся, и художник Мильде не мог понять, что над этим не смеются. Он хотел замять это и заговорил о другом.
— Ты говоришь, что наказал одного лавочника на бутылку коньяку? Так, значит, у тебя есть коньяк?
— Я спросил это потому, что очень высоко ставлю Паульсберга и считаю, что он один в состоянии сделать всё, что нужно, — продолжал Иргенс со скрытой иронией.
Мильде не ожидал этого, он не мог ничего возразить Иргенсу, поэтому кивнул головой и ответил:
— Ну, да, конечно, вот именно. Я думал только, что дело пошло бы быстрее, если бы у него была какая-нибудь подмога, словом, если бы у него был соратник. Но я совершенно с тобой согласен.
Возле ресторана Гранд-отеля6, который они для краткости называли просто «Гранд», им посчастливилось встретиться с Тидеманом. Он тоже был купец, имел крупную торговлю и стоял во главе уважаемой фирмы.
— Ты обедал? — крикнул ему Мильде.
— И даже много раз, благодаря Богу, — ответил Тидеман.
— Не говори глупостей. Возьмёшь ты меня с собой в «Гранд»?
— Позволь в таком случае, раньше с тобой поздороваться.
Решили заглянуть на минутку к Иргенсу и попробовать коньяк, а потом вернуться в «Гранд». Тидеман и адвокат пошли вперёд.
— А недурно, что мы завели себе этих купцов, — оказал Иргенсу художник Мильде. — Они иногда бывают очень полезны.
Иргенс в ответ пожал плечами, что могло обозначать что угодно.
— А придёшь к ним, — чувствуешь, что ты совершенно не в тягость, наоборот, ты оказываешь им любезность своим посещением, это льстит им. А уже если обойдёшься с ними по-приятельски, выпьешь на «ты», так они уже совершенно довольны. Ха-ха-ха, разве я не прав?
Адвоката остановился, поджидая их.
— Чтобы не забыть, нам следует определённо условиться насчёт проводов Ойена, — сказал он.
Да, да, правда, все позабыли об этом. Ну, да, конечно, Ойен собирается ехать, надо что-нибудь устроить.
Дело было в том, что писатель Ойен написал два романа, которые перевели на немецкий язык. За последнее время у него расстроились нервы, работа изводила его, и надо было устроить ему отдых. Он
