быстро взявший себя в руки князь.
Своевременная шутка помогла всем расслабиться — за исключением Упряма, готового сквозь пол провалиться от этого неуместного, невесть как и проскочившего на язык словечка «вроде».
— Ну, так я тебя вроде слушаю, — продолжал князь.
Усмешки вокруг переросли в хихиканье.
— Вот, — глядя в пол, Упрям протянул туесок с письмом. — Учитель, того… передать велел.
Бояре, ожидавшие новой нелепости, уже готовы были засмеяться в голос, но тут их нездоровое веселье будто ветром сдуло: князь, принимая посылку, нахмурился.
— Уезжает, значит, чародей, — вздохнул владыка.
Упрям сдержал удивление: ни о чем таком учитель его не говорил.
— Может быть, теперь ты не откажешь мне в разговоре наедине, княже? — спросил из дальнего угла сильный голос.
Это был Бурезов, ладожский чародей, последние годы приезжавший в Дивный для помощи Науму в проведении Волшебного Надзора. Поднявшись со своего места со смешанным выражением грусти и удовлетворения на лице, он как бы в шутку добавил:
— Время вроде пришло…
— Я скажу, когда время придет, — ответил ему князь.
По лицам бояр Упрям понял, что они понимают из происходящего побольше его самого, но едва ли целиком — вроде бы переглядываться стали с видом самым многозначительным, но чувствовался во взорах и вопрос. Видно, было какое-то особое дело между владыкой и двумя чародеями.
— Возвращайся, Упрям, и скажи своему учителю так: я не хочу торопиться с последним словом.
— Запомню, княже. — Ученик чародея поклонился и вышел.
Гридни в передней ждали его с улыбками.
— Управился со своими вроде делами?
— Вроде обоз твой на месте стоит!
Понравилось словечко…
— Да цыц вы! — не слишком строго прикрикнул десятник, давеча узнавший Упряма. — Как вроде дети малые.
Ответом ему был взрыв приглушенного хохота. Засиделись гридни, молодая кровь застоялась, хотелось хоть побалагурить, раз уж нет достойного занятия. Но, однако же, и слух у них! Упрям приосанился и, точно право имел, строго наказал:
— Вы того, языки-то не распускайте. О чем князь говорит, только его и касается.
— Сперва сам выучись, потому людей учи, — посоветовали ему гридни и выставили во двор — без тычков, даже не прикоснувшись, но так, что ясно было: разговор окончен, а если этого кто не понимает, так то его беда.
Грохоча поклажей, Упрям вывел телегу со двора. Дело шло к полудню. У подножия увенчанного кремлем холма шумела, гудела ярмарка, известная и в славянских землях, и за их пределами — Дивнинская. Ярмарке было больше ста лет, и теперь уже не все горожане с уверенностью могли сказать, получила ли она имя от города Дивного, или же город был назван в честь великого торга. И, как ни наивно заблуждение, понять его можно — столица Тверди в большей мере от ярмарки мировую славу свою получила.
Именно здесь Совет Старцев впервые разрешил торговлю магией. И пусть по земле с тех пор появилось еще несколько подобных ярмарок, Дивнинская так и оставалась самой богатой и почетной.
Потому что не едиными чарами перебивалась, шел сюда: простой люд за простым товаром. Хотя еще как сказать — простым ли? Землю обойди, навряд ли найдешь утварь искуснее, чем в Дивном! Где еще скуют кузнецы для охотника ножи, которые не тупятся — сами себя точат; сохи, которые матушку-землицу не рвут, а словно ласково причесывают; топоры тяжелые, но верткие, что в руках пляшут и, кажется, сами работу делают. То для работы, а вот красота: сплетенные из сотен и тысяч колец, свитые из десятков локтей проволоки, украшенные самоцветами гривны, колты, обручья да перстни — где еще найдешь такое узорочье?
И тканями славится Дивнинская ярмарка, и кожами, и пушниной. Здесь даже одежду покупают, хотя многие славяне и воротят нос: дело неслыханное, носить покровы, не родными руками сделанные. Упрям, воспитанный горожанином до мозга костей, хорошо понимал стремление людей — хоть из родовых поселений, хоть из городских концов — окружать себя вещами своего рода. И все-таки в крупных городах нравы менялись. Во-первых, потому, что здесь работают умельцы, владеющие особыми тайнами ремесла, а диковинку никому не грех в дом принести. Во-вторых же, потому, что по строгим правилам торга подле купчих рядов стоят святилища каждого бога, куда можно — и даже нужно — зайти с приобретением, чтобы волхвы запретили всякому лиху следовать под крышу вместе с покупкой.
С тканями еще проще. Конечно, вотолу да усцинку и в самой малой общине свою делают, а захочешь частины — иди покупай! И цветет Дивнинская ярмарка крашениной да пестрядью: белью, багряцом, синью, зеленью, червленицей; смурыми и среними, бирюзовыми, пелесыми, половыми нежными тончицами, полотнами и зендянцами, прочными опонами и яригами, жаркой цатрой, в которой зимой чувствуешь себя как на печи; заморской брячиной, обирью, оксамитами, мягкими и ласковыми, прикоснись — руки не оторвешь.
А рядом искристыми волнами красуются меха — белка, лиса, куница… только медведя не сыскать — как бы ни говорили селяне, что городские жители совсем стыд потеряли, одежу лесного Хозяина самый бесшабашный охотник на торг не выставит.
В последние годы все больше появляется на ярмарке краснодеревщиков. И хотя их изделия такого рода, что в любой общине свои руки с ними справляются, мастера привлекают людей редкой искусностью. Уж если ларь — то глаз не отвести от тончайшей резьбы, от сплетения древесных ветвей и полета диковинных птиц; если гребень — сам в руки просится, манит веселым солнышком, луной да частыми звездами… Раньше краснодеревщики только на княжеский двор работали, на заказ боярский — мебелью обеспечивали, утварью. Теперь не то. От поколения к поколению все меньше чураются люди друг друга, крепнет простая, казалось бы, мысль: пускай у каждого рода свой закон, нет в Дивном чужих — все с одним князем живем, под одними богами ходим.
Князья Словени всегда на это упирали: славяне мы, делить нам нечего! Во многом для того, как начинал понимать Упрям, и придумали первые устроители Дивнинской ярмарки поставить вокруг торговой площади капища, храмы и святилища всех благих богов, чтобы честный человек любого рода здесь мог почувствовать себя как дома. И мудро придумали: с каждым поколением росла ярмарка и росла, и длилась, что ни год, то на день дольше, и вот теперь уже не смолкала треть зимы и почти пол-лета.
А скоро — через три дня — начнется то главное, что великую славу Дивному приносит. Уже теперь съезжаются купцы, и после Смотра будет открыт магический торг. Предречение будущего, охранение от бед, отыскание пропаж, на врагов указание, порчи отвод, лада восстановление; торг и обмен секретов, грамот, знаний. И чудеса чудные на каждом шагу! В торговом ремесле себя не похвалишь — никто не постарается, а значит, обратно товар повезешь. Потому и хвастаются: кудесничают, ворожат, чары творят задаром, напоказ, чтобы дух захватило у покупателей будущих. И захватывает!
Весело!
Постоял Упрям на взгорке, поглазел на пестрое шумливое море. Нырнешь в ярмарку на часок — вынырнешь на другое утро, как говорят в народе, и не врут ни капельки. Скорее уж не всю правду открывают. Довелось однажды Упряму…
Он тряхнул головой, отгоняя грустные мысли, которые всегда следовали за воспоминанием о том веселье. Нет уж, дел сегодня предостаточно, да и крапива совсем распоясалась… Он потянул повод и зашагал окольной дорогой из Дивного.
…Долго еще накатывала со спины разноголосица. Дивный возрос вблизи от самой сердцевины Тверди, в лесистых верховьях Великого Дона. Слово «заморский» здесь хоть и привычное, но не местное, из Ладоги пришедшее, а здесь до ближайшего моря — Каспийского — верст немерено. Но на его улицах встречаются люди со всего света. И жизнерадостные крепичи, и молчаливые ледяне, и разудалые поляне, и суровые древляне, и чванливые дреговичи, и легкие на подъем радимичи — и все, все, все прочие разные от вихов до поморов, от варягов до греков, от желтолицых церейцев (ну это, конечно, редкость до сих пор великая) до белоглазых чудинов (а вот эти прежде не в диковину были, но с каждым веком все меньше их по свету
