цивилизации? А у других его никогда и не было, или же они миновали подобный этап и обладают более иными, совершенными средствами связи? Например, лазерами. Телепатией или чем-то другим, по нашим понятиям, схожим с нею. А может, это и есть то самое «пси-излучение», с помощью которого Моррисон проводил свои сеансы за много лет до Программы ОЗМА? [3]
Ну, а если же это так, тогда прослушиванием придется заняться кому-то другому. У него, Макдональда, нет ни соответствующего оборудования, ни квалификации, да и активной жизни осталось не так уж много, поздно Приниматься за что-то новое. Возможно, Адамс и прав. Он позвонил Лили.
— Ты уже связалась с миссис Макдональд?
— Телефон не отвечает.
Он ощутил неясный страх…
— Ох, простите, миссис Макдональд уже взяла трубку. Пожалуйста.
— Алло, дорогая. А я уже, признаться, испугался, так долго ты не отвечала.
«Глупо, — подумал он, — и еще глупее говорить об этом».
— Мне нужно вздремнуть, — донесся заспанный голос.
Сам звук ее голоса вызывал в нем волнение, а мягкие интонации как всегда ускоряли пульс. — Ты что- то хотел, милый?
— Это ты мне звонила, — напомнил Макдональд.
— Правда? А я и забыла.
— Меня радует, что ты отдыхаешь. Ночью ты плохо спала.
— Я приняла таблетки.
— Сколько?
— Только две, — те самые, которые ты оставил.
— Ты моя послушная девочка. Увидимся через несколько часов. Спи дальше, извини, я не хотел разбудить тебя.
Однако голос ее стал уже совсем бодрым.
— Тебе ведь не придется уходить снова вечером? Правда? Мы будем вместе?
— Там увидим, — проговорил он.
Он знал: ему снова придется уходить.
Макдональд остановился у длинного приземистого здания из бетона, где размещались администрация, служебные помещения и компьютеры. Опускались сумерки. Солнце скрылось за зелеными холмами, но-последние золотые и пурпурные лучи его еще трепетали на западном небосклоне.
Высоко в небе высилась гигантская чаша радиотелескопа, поднятая на сплетениях металлических конструкций так, что, казалось, назначение ее — собирать звездную пыль, осыпающуюся по ночам с самого Млечного Пути.
Сооружение начало разворачиваться, непостижимым образом наклоняясь, и теперь над ним была уже не чаша, но нечто похожее на ухо, которому ближние холмы, будто сложенные трубкой ладони, помогали вслушиваться в загадочный шепот Вселенной.
«Пожалуй, это и удерживает меня здесь, — думал Макдональд. — Несмотря на все разочарования и напрасные усилия, быть может, именно она, эта гигантская машинерия — чуткая, как, пальцы пианиста, и придает нам силу в состязаниях с бесконечностью. Когда смертельно устаешь и в глазах темнеет от пристального вглядывания в узор диаграмм, всегда можно выйти из бетонной кельи и восстановить силу истомленной души в общении с послушным и верно служащим им гигантским механизмом, — этим безмолвным датчиком, чувствительным к неуловимым квантам энергии, — ничтожным всплескам вездесущей материи, мчащимся вечно вслепую по Вселенной. Это был их стетоскоп, которым мерили пульс мироздания, регистрировали рождение и угасание звезд, — их зонд, прощупывающий бесконечность здесь, на крошечной планетке заурядной звезды на самом краю Галактики».
«А может, усомнившиеся их души тешил нереальный, воображаемый поэтический образ некоей воздетой высоко чаши, заманивающей падающие звезды Донна, — настороженного уха, чутко вслушивающегося в каждый подозрительный вскрик, исчезающий в доносящемся до нас едва уловимом шепоте. А в тысяче миль над нами висела гигантская пятимильная сеть — самый большой из когда-либо сооруженных радиотелескопов, сеть, заброшенная человеком в небеса, ловушка для звезд».
«Дорваться бы как-нибудь к Большому Уху на время, намного большее, чем случайный миг контрольной синхронизации… — весьма прозаично размышлял Макдональд. — Тогда, возможно, и появились бы кое- какие результаты». Но он прекрасно понимал: радиоастрономы ни за что не позволят убивать время на забавы — поиск сигналов, которые никогда не придут. Лишь благодаря созданию Большого Уха Программа получила в наследство Малое Ухо. В последнее время активно велись разговоры о сооружении новой, еще большей сети, протяженностью в двадцать миль. Возможно, когда ее соорудят — если такое, конечно, произойдет — Программе, наконец, перейдет по наследству и время наблюдений на Большом Ухе.
Если бы удалось дождаться этого, если бы утлый кораблик их веры проскочил меж Сциллой сомнений в собственных силах и Харибдой дотаций Конгресса…
Не все воображаемые им образы поднимали дух. Были и другие — те, что роились по ночам. Например, образ человека, целую вечность вслушивающегося в шепот безмолвных звезд, в надежде уловить сигналы, которые не придут никогда, поскольку — и это самое трагичное — человек одинок во Вселенной. Он — лишь космическая случайность сознания, жаждущего, но так никогда и не получающего услады сочувствия. Один, как перст — единственный на Земле человек. Одинокий узник, навеки заточенный в глухой башне, — без надежды на освобождение, лишенный возможности взаимопонимания хоть с кем-то за ее стенами, без всякой надежды на осознание, что за пределами ее есть еще кто-то…
Наверное, именно поэтому они и не сдавались, — в попытке отогнать эти ночные призраки. Доколе они слушают, дотоле жива и надежда. Отречься сейчас, в данный момент — значит признать свое поражение. Кое-кто уже поспешил объявить: мол, стоило не начинать, и не существовало бы самой проблемы. Подобное провозглашалось, как правило, кое-кем из представителей новых религий. Например, солитарианами. «Никого там нет, — проповедовали они. — Мы — единственный разум, созданный во Вселенной. Упьемся же собственным одиночеством и уникальностью». Впрочем, старые, традиционные религии ратовали за продолжение Программы. Зачем бы Господу создавать неисчислимые мириады иных звездных миров и планет, не предназначь Он их для живых созданий? Почему лишь человеку должно быть создану по образу Его и подобию? «Мы найдем их, — провозглашали они. — Свяжемся с ними. И узнаем, каким было их Благовещение. И какой Спаситель искупил их грехи».
«И сказал им: вот то, о чем Я вам говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему, написанному в Законе Моисеевом и в пророках и псалмах… И сказал им: так написано и так надлежало страдать Христу и воскреснуть из мертвых в третий, день.
И проповедану быть во имя Его покаянию и прощению грехов, во всех народах, начиная с Иерусалима. Вы же свидетели сему.
И Я пошлю обетование Отца Моего на вас; вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше» [4]
Сумерки перешли в ночь. Небо стало черным, и снова родились звезды. Начиналось очередное прослушивание. Макдональд добрался к автомобилю в паркинге за зданием администрации, съехал по инерции с холма. Завел у самого его подножия мотор и отправился в неблизкий путь домой.
Погруженная во тьму гасиенда производила впечатление запустения, столь хорошо знакомого Макдональду. Раньше такое случалось всякий раз, когда Мария покидала дом и отправлялась проведать кого-нибудь в Мехико-сити. Но сейчас-то дом не пустовал. Мария здесь. Откуда тогда это странное ощущение?
Он открыл двери и зажег свет в холле.
