Кларенса, но не к помятому жестяному тазу, над которым у Силсби умывались желтым обмылком, а в один из фургонов, где стоял умывальник с фаянсовой раковиной и куском душистого мыла. Стоя за спиной Кларенса, он с одобрительным видом наблюдал, как мальчик умывается, чем смутил его еще больше. Потом он спросил отрывисто:
— А ты помнишь дом твоего отца в Луисвилле?
— Да, сэр. Но только это было очень давно.
Кларенс помнил, что дом этот был совсем не такой, как в Сент-Джо, но какая-то врожденная застенчивость не позволила ему сказать это. Он сказал только, что дом, кажется, был очень большой. Выслушав этот сдержанный ответ, его новый друг посмотрел на него еще более испытующе.
— Значит, твой отец был полковник Хэмилтон Брант из Луисвилля, так, а? — спросил он почти доверительным тоном.
— Да, — подтвердил Кларенс с безнадежным упрямством.
— Ну ладно, — беспечно сказал его друг, словно отмахиваясь мысленно от неразрешимой загадки, — пойдем-ка ужинать.
Когда они вернулись в палатку, Кларенс увидел, что стол накрыт только для хозяина, его жены и второго мужчины, которого они звали просто «Гарри», тогда как он, обращаясь к ним, называл их «мистер Пейтон» и «миссис Пейтон», а все остальные — их было человек десять — живописно расположились у другого костра и, как видно, неплохо проводили время. Если бы мальчик мог выбирать, он пошел бы к ним, не только потому, что это выглядело бы, как он считал, более по-мужски, но и потому, что боялся новых расспросов.
К счастью, Сюзи, которая чинно восседала на кое-как устроенном для нее детском стульчике, отвлекла его внимание, указав на свободный стул рядом с собой.
— Клаленс, — сказала она вдруг со своей всегдашней наивностью и пугающей непосредственностью, — гляди, вот цыплята, и яичница с ветчиной, и горячие пышки, и патока, и мистер Пейтон говорит, что мне все это можно.
Кларенс, который вдруг почувствовал себя ответственным за поведение Сюзи, с ужасом увидел, что она зажала золоченую вилку в своем пухлом кулачке, и, зная по опыту, что она вот-вот полезет своей вилкой в общее блюдо, шепнул:
— Тс!
— Кушай, кушай, детка — сказала миссис Пейтон, одарив Сюзи нежной и ободряющей улыбкой и укоризненно взглянув на мальчика. — Кушай все, что хочешь, моя радость.
— Это же вилка, — прошептал Кларенс, чувствуя себя неловко, так как Сюзи явно собиралась помешать ею молоко в своей чашке.
— Да нет же, Клаленс, это просто ложка с зубчиками, — возразила Сюзи.
Но миссис Пейтон, восхищенная Сюзи, не обратила никакого внимания на эти маленькие проступки, — она пичкала ребенка кушаньями, сама забывая о еде и отрываясь лишь, чтобы откинуть локоны, падавшие на личико Сюзи. Мистер Пейтон смотрел на нее серьезно и ласково. Вдруг взгляды мужа и жены встретились.
— Ей сейчас было бы почти столько же, Джон, — сказала миссис Пейтон едва слышно.
Джон Пейтон молча кивнул и отвел глаза куда-то в темную даль. Человек по имени Гарри тоже рассеянно смотрел в свою тарелку, словно творя молитву. Кларенс подумал: кому же это «ей» и почему две слезинки упали с ресниц миссис Пейтон в чашку с молоком — и испугался, как бы Сюзи не вздумала поднять шум. Только потом он узнал, что у Пейтонов умер их единственный ребенок, а Сюзи преспокойно, ни о чем не подозревая, выпила молоко, в котором материнское горе смешалось с нежностью.
— Наверное, завтра же утром мы нагоним их караван, если только они сами не отыщут нас еще сегодня, — сказала миссис Пейтон, глубоко вздохнув, и с сожалением поглядела на Сюзи. — Может быть, мы проедем хоть часть пути вместе, — добавила она робко.
Гарри засмеялся, а мистер Пейтон сказал серьезно:
— Боюсь, что мы не поедем с ними, даже просто за компанию. И, кроме того, — продолжал он еще более серьезно, понизив голос, — довольно странно, что люди, которых они отрядили на поиски, еще не нашли нас, хотя я велел Питу и Хэнку выехать им навстречу.
— Это просто бессердечно, и больше ничего! — внезапно возмутилась миссис Пейтон. — Ладно еще, был бы только мальчик, который сам может о себе позаботиться. Но бросить на произвол судьбы такую крошку — просто стыд и срам!
Впервые Кларенс изведал горечь пристрастного отношения. Это было тем горше, что он уже по- мальчишески боготворил чистую женщину с ясным лицом и добрым сердцем. Вероятно, мистер Пейтон это заметил и пришел к нему на выручку.
— А может быть, они лучше нас знают, в каких она надежных руках, — сказал он, ободряюще кивнув в сторону Кларенса. — К тому же, возможно, их, как и нас, обманули следы индейцев, и они могли свернуть в сторону.
Это предположение мгновенно напомнило Кларенсу то, что он видел, притаившись в траве. Сказать? Поверят ли ему или высмеют его в присутствии миссис Пейтон? Он поколебался и наконец решил отложить разговор до того времени, когда останется с глазу на глаз с ее мужем. Когда они поужинали и миссис Пейтон осчастливила Кларенса, позволив ему помочь ей убрать со стола и вымыть посуду, все уютно расселись перед палаткой у большого костра. У другого костра мужчины играли в карты и громко смеялись, но Кларенса уже не тянуло к ним. Ему было удивительно спокойно рядом с этой женщиной, излучавшей материнскую нежность, хотя и немного не по себе из-за того, что он умолчал про индейца.
— А Клаленс умеет говорить, — объявила Сюзи, нарушив короткое молчание своим звонким голосом. — Скажи им, Клаленс!
Смущенному Кларенсу пришлось объяснить, что этот дар отнюдь не простая способность говорить, а умение читать стихи, и собравшиеся стали вежливо уговаривать его выступить.
— Скажи им, Клаленс, про того мальчика, который стоял на горящей палубе и говорил: «Ах, где же он?», — попросила Сюзи, уютно устроившись на коленях у миссис Пейтон и рассматривая собственные голые коленки. — Это про одного мальчика, — объяснила она миссис Пейтон, — его отец ни за что не хотел остаться с ним на горящей палубе, хотя мальчик его и упрашивал: «Останься, отец, останься».
После этого ясного, вразумительного и совершенно исчерпывающего изложения «Касабьянки» миссис Хеман Кларенс начал декламировать. К сожалению, читая этот хрестоматийный текст, он показывал главным образом хорошую память и сопровождал чтение теми деревянными жестами, которым научил его школьный учитель. Он изобразил пламя, которое «ревело вокруг», описав вокруг себя рукой полную и правильную окружность; он заклинал своего отца, покойного адмирала Касабьянку, остаться, протянув вперед сложенные руки, словно ждал, что сейчас на него наденут наручники, хотя с огорчением сознавал, что сам никогда не видел и не чувствовал ничего подобного; он единым жестом показал, как его отец «упал, сраженный пулей», а «флаг реял» на мачте. И все же не столько декламация, сколько нечто иное, пробужденное ею в его живом воображении, порой заставляло его серые глаза блестеть, его детский голос дрожать, а губы, увы, не повиноваться. Порой, когда он забывал, что это только стихи, прерия и все вокруг словно уплывало в ночь, пылающий костер у его ног озарял его сиянием славы, и смутная преданность чему-то — он сам не знал, чему — так овладевала им, что он проникновенным голосом передавал ее и, может быть, частицу собственного юношеского восторга своим слушателям, а когда, весь раскрасневшись, умолк, то с удивлением увидел, что картежники отошли от своего костра и собрались вокруг палатки.
ГЛАВА V
— Ты, Клаленс, мало говорил: «Останься, отец, останься», — заметила Сюзи критически. Потом, вдруг выпрямившись во весь рост на коленях у миссис Пейтон, затараторила: — А я умею танцевать. И петь. Могу сплясать «Веселую пирушку».
— А что это за веселая пирушка, деточка? — спросила миссис Пейтон.
— Вот сейчас увидите. Пустите-ка. — И Сюзи соскользнула на землю.
