Всё это ещё раз хаотично и беспорядочно проносилось в моём сознании, пока локомотив с шумом и воем мчался сквозь туман, мимо мест моей былой деятельности, дальше проникая в вестфальскую землю. Что ждёт меня в Берлине? Сегодня как раз 9-ое ноября! Тяжёлый судьбоносный день как для Германии в целом, так и особенно для нашего движения! Три года назад в Мюнхене грохотали пулемёты у Фельдгерренхалле, скашивая марширующие колонны молодых немцев. Означало ли это, что пришёл конец? Хватит ли нашей силы и решимости, надежды и уверенности, чтобы Германия однажды возродилась вопреки всему и обрела новое политическое лицо, которое мы ей создадим?
Серый ноябрьский вечер тяжело опускался на Берлин, когда экспресс приблизился к потсдамскому вокзалу. Прошло всего два часа, и я впервые стою на той самой трибуне, которая в последующем должна была стать отправной точкой нашего политического развития. Я говорю перед берлинской партией.
Одна еврейская газета, которая потом часто будет обливать меня грязью, единственная в столице опубликовала заметку об этом выступлении. «Некий господин Геббельс, говорят из Рура, вытащил на свет Божий обветшалые лозунги».
Берлинское движение, которое я должен был принимать как руководитель, в то время находилось в малоутешительном состоянии. Оно переживало разброд и хаос вместе с остальной партией, как обычно в Берлине это имело особенно опустошительные последствия. Вождистские разногласия сотрясали устройство организации, если о ней вообще могла идти речь. Казалось невозможным снова добиться авторитета и твёрдой дисциплины. Две группы находились друг с другом в ожесточённой вражде, и опыт подсказывал, что так это нельзя было оставлять. Партийное руководство долго медлило вмешаться в эту путаницу. По праву исходили из соображения, что если такое положение дел должно быть устранено, то в Берлине необходимо вообще всё реорганизовать, что, по крайней мере, обеспечило бы для партии определённую стабильность на продолжительное время. Но в берлинской организации отсутствовал лидер, который был способен восстановить потерянную дисциплину и создать новый авторитет. В конце концов, решили перевести меня на некоторое время в Берлин с заданием возобновить хотя бы примитивную деятельность партии.
Такая идея впервые появилась на съезде в Веймаре в 1926 году, потом она была доработана и обрела законченный вид во время совместного отпуска Адольфа Гитлера и Грегора Штрассера в Берхтесгадене. Я бывал много раз в Берлине, в ходе этих визитов, пользуясь случаем, изучал состояние берлинской организации, и, наконец, решился принять тяжёлое и неблагодарное задание.
В Берлине было как везде, где организация переживает кризис: на каждом углу всплывали искатели приключений. Они считали, что их час пробил. Каждый, кто мог сбить вокруг себя шайку, пробовал добиться влияния, а предатели стремились усугубить разложение. Было совершенно невозможно спокойно и деловито изучить ситуацию в партии и прийти к чётким выводам. Если различные группы и группки включались в переговоры, то было одинаково очевидно, что все эти товарищества сами никак не находили решения.
Я долгое время сомневался, должен ли вообще принимать неблагодарную должность; пока моим долгом и целью было мужественно и напористо взяться за работу, и я с самого начала знал, что она скорее готовит мне хлопоты, неприятности и огорчения, чем принесёт радость, успех и удовлетворение.
Кризис, который угрожал потрясениями берлинской организации, имел по существу чисто личностный характер. Вопрос заключался ни в программных и ни в организационных разногласиях. Каждая из обеих групп, которые конкурировали между собой, хотела поставить своего человека во главе движения. Итак, не оставалось ничего иного, как определить туда третье лицо, ведь, по всей видимости, никто из обоих противников не мог уладить конфликт без тяжелейшего вреда для партии.
Удивительно ли то, что я был назначен в Берлин как новичок, который был родом совсем не оттуда и в то время совершенно не знал характера этого города и его населения, и с самого начала находил недостатки в многочисленных субъективных и объективных нападках? Мой авторитет, который тогда ещё не был укреплён какими-либо заслугами, не мог быть востребован при важных решениях. Пока речь шла в основном о том, чтобы этот авторитет вообще заработать.
Разумеется, в тот момент не было никакой возможности вести движение к очевидным политическим успехам. То, что тогда в Берлине называли партией, никоим образом не заслуживало своего титула. Это была буйная, беспорядочно бурлящая масса из нескольких сотен национал-социалистически мыслящих людей, каждый из которых имел о национал-социализме собственное мнение, и в большинстве случаев это мнение мало соответствовало тому, что обычно понимают под национал-социализмом. На повестке дня стояли потасовки между отдельными группами. Слава Богу, широкая общественность не брала этого на заметку, так как само движение было ещё незначительным по численности; пресса, которая у нас ничего иного не замечает, с пренебрежительным пожиманием плечами обходила эту тему.
Такая партия была не способна к маневрированию. В решающей политической схватке, не взирая на численность, она уже не могла использовать свои сильные стороны. Нужно было прежде придать ей единообразную форму, внушить единую волю и воодушевить её новым горячим импульсом. Нужно было усилить её численно и вырваться за рамки партийной секты. Было необходимо вдолбить общественному мнению её имя и цель и добиться для самогó движения если не любви и уважения, то хотя бы меньшей ненависти и пылкого неприятия.
Работа началась с того, что я попробовал собрать шаткие части организации, по крайней мере, для одного совместного мероприятия. Спустя несколько дней как я принял руководство, мы провели в Шпандау, где у нас тогда была самая прочная база, наше первое генеральное собрание. Это мероприятие показало очень печальную картину состояния берлинского движения, которое сложилось в ходе кризиса. Присутствующие, которые скудно заполнили зал, разделились на две части. Одни были за, другие были против. Они навоевались друг с другом, поэтому всеобщее неприятие обратилось против меня лично и против предложенного мною нового курса, в котором интриганы смутно почувствовали, что он в самые кратчайшие сроки положит конец всем неорганизованным игрищам.
Я выдал главную мысль: под прошлым подведена черта и всё будет по-новому! Всякий, кто не готов работать ради этой идеи, будет исключён из движения безо всяких формальностей. Мы потеряли сразу приблизительно пятую часть от общего количества членов партии в Берлине. Однако у меня была твёрдая уверенность, что если организация была сплочена и не разделялась на части, то её существование не подвергалось опасности; именно сплочённость выступлений обещала больше результатов на длительное время, в том числе чисто количественных, нежели бóльшая организация вечно была бы под угрозой вредного воздействия горстки анархичных элементов.
Многие из моих лучших товарищей по партии тогда не хотели этого понимать. Они были убеждены, что не стоит отказываться от этой кучки сподвижников, которые отвернулись от партии и угрожали ей смертельной междоусобицей. Последующее развитие показало, что движение само, как только оно идёт на врага, преодолевает такие кризисы без риска, и то, что мы численно потеряли, многократно вернулось к нам вместе со здоровой и укрепившейся боевой организацией.
Берлинское движение уже тогда имело постоянную штаб-квартиру. Разумеется, она была самой примитивной. Организация занимала что-то вроде грязного подвала, расположенного во флигеле дома на Потсдамерштрассе. Там сидел так называемый управляющий, который вёл гроссбух и ежедневно по памяти записывал в него все поступления и выплаты. Углы были завалены кипами бумаг и старых газет. В передней толпились группки безработных членов партии, которые о чём-то спорили до хрипоты и курили.
Мы назвали этот подвал «курильней опиума». И такое наименование, казалось, было абсолютно точным. Помещение освещалось лишь с помощью лампы. Как только открывали дверь, сразу ударял густой дым сигарет, сигар и трубок. Само собой, здесь было невозможно даже думать о серьёзной и систематической работе.
Управление партией не может опираться на одни только хорошие убеждения её членов. Убеждения должны быть естественной предпосылкой для профессиональной партийной работы, поэтому на них не стоит делать акцент. Второй вещью, которой совершенно не доставало в «курильне опиума», была серьёзная воля и способность что-нибудь выполнять. Здесь царила полная кутерьма. Порядок едва ли существовал. Финансы находились в неутешительном состоянии. В тогдашнем берлинском округе не было ничего, кроме
