форме всеобщих определений лишь первые моменты и столь же активно отвлекаться от вторых. Только при этом условии теоретическое мышление и сможет разработать подлинно конкретное теоретическое представление о предмете, понять предмет в его саморазвитии, в необходимости этого саморазвития и не будет вынужденно прибегать к той или иной разновидности идеи «толчка извне».
Предмет должен быть объяснен сам из себя, а не как результат, продукт случайностей внешних обстоятельств. Он должен быть понят как процесс саморазвития, движущие пружины которого находятся опять-таки в нем самом, в его внутренних противоречиях, а не вне его, не в противоречиях его с чем-то вне его находящимся. В этом и состоит смысл требования конкретности в понимании Маркса.
Логический анализ капитализма имеет в виду неизбежность, необходимость наличия свободной рабочей силы исключительно как условия и продукта процесса производства капитала и исключительно с этой необходимостью — с необходимостью, полагаемой самим движением капитала, — имеет дело.
У Гегеля этот действительный момент диалектического исследования мистифицирован, он представлен в виде мистического свойства понятия, состоящего в том, что будто бы понятие, будучи не различенным в начале, к концу процесса возвращается «к себе» из своих собственных порождений, различений, выступая в качестве «истины» последних. Уподобляя понятие образу спирали, все время, в каждом новом цикле возвращающейся к своему исходному пункту и тем самым наполняющей этот исходный пункт различениями, всем богатством этих различений, Гегель и угадывает в этом образе тот действительный закон логического процесса, который мы попытались осветить выше.
Этот закон можно вкратце сформулировать так: теоретическое мышление должно выражать в форме исходного всеобщего определения предмета такую сторону этого предмета, которая служит простейшим необходимым условием существования всех остальных сторон того же предмета и одновременно столь же необходимым и всеобщим следствием, продуктом взаимодействия всех остальных сторон данного предмета, притом следствием, которое воспроизводится движением, жизнью предмета во все расширяющихся масштабах.
Этот закон движения теоретической мысли имеет силу не только в отношении исходного всеобщего определения, но и каждого последующего. Деньги не в меньшей мере, чем стоимость, товар, а прибавочная стоимость — не в меньшей мере, чем деньги, могут служить примерами такого всеобщего. При этом каждая из сторон предмета, фиксируемых в форме всеобщих определений, остается вполне особенной стороной целого, которая именно поэтому может быть проанализирована далее в ее собственных специфичных противоречиях. Этот закон движения теоретической мысли имеет силу, очевидно, во всех случаях, когда [49] объектом анализа оказывается предмет, представляющий собою единое органическое целое, развивающееся в силу внутренних противоречий своей природы.
Разумеется, что движение мысли к конкретному обеспечивает только вся система требований диалектической логики, материалистической диалектики как логики и теории познания. Выявить и изложить всю эту систему требований к мышлению — значить изложить диалектическую логику как науку. Эта задача выходит за рамки нашей статьи. Здесь же мы ограничимся тем, что в свете уже сказанного уточним понятие о «конкретном».
* * *
Вначале мы указали, что соотношение абстрактного и конкретного выступает прежде всего как различие между односторонним и всесторонним, полным, развернутым в систему категорий знанием о предмете. Это верно лишь при том предположении, что само требование всесторонности понимается диалектически, а не эклектически. Конкретное знание вовсе не обязано воспроизводить все без исключения стороны, подробности, обстоятельства, так или иначе относящиеся к рассматриваемому предмету. Оно должно вскрывать внутреннюю взаимосвязь, выражающую его специфическую природу.
Поэтому, когда говорится, что конкретность рассмотрения совпадает со всесторонностью рассмотрения, со всесторонностью учета всех обстоятельств, условий, тенденций и влияний, то вовсе не имеется в виду, что конкретное знание должно содержать в себе все без исключения эмпирические подробности, имеющие место в чувственно-данном существовании предмета и так или иначе связанные с исследуемым предметом.
Это особенно важно подчеркнуть по той причине, что спекуляция на требовании всесторонности рассмотрения всегда служила и служит одним из самых распространенных способов подмены диалектики софистикой и эклектикой, одним из способов подделки ползучего эмпиризма под теоретическое мышление.
«При подделке марксизма под оппортунизм, — указывал Ленин, — подделка эклектизма под диалектику легче всего обманывает массы, дает кажущееся удовлетворение, якобы учитывает все стороны процесса, все тенденции развития, все противоречивые влияния и проч., а на деле не дает никакого цельного и революционного понимания процесса общественного развития» [5].
В этом случае разговорами о том, что не надо-де впадать в односторонность, что нужно учитывать и то, и это, и пятое, и десятое, маскируется самый абстрактный (в дурном, субъективном значении этого слова) подход к осмысливанию явлений. Внешне создается иллюзия наиконкретнейшего рассмотрения, а на деле это есть способ увести мысль в сторону от главного, от решающего, определяющего, способ похоронить это главное под грудой рассуждений о второстепенных деталях, имеющих действительное, но весьма несущественное отношение к предмету рассмотрения. Путь к конкретному пониманию здесь подменяется субъективно-произвольным блужданием от одной абстракции к другой.
Подобное «всестороннее» рассмотрение не требует никакой специальной философской подготовки, и проделывать его легче, чем систематически подвигаться в анализе к действительно конкретному пониманию, к выработке подлинно конкретной системы категорий, выражающих объективное существо предмета. И это потому нетрудно, что любой, самый незначительный и несложный предмет в реальности обладает абсолютно бесконечным числом сторон, связей и отношений со всем мирозданием. В каждой капле воды отражается все богатство вселенной.
Если понять требование конкретности в смысле требования абсолютно полной законченности знания, исчерпывающего все без остатка [50] эмпирические подробности объекта, то в таком случае конкретность окажется недостижимым идеалом, синей птицей, которая перестает быть синей тотчас, как только человек ее схватывает. Это и есть типично метафизическое понимание конкретности, то самое понимание, которое с неизбежностью приводит эмпирика-метафизика к агностицизму.
Когда речь идет о конкретности как категории, выражающей собою ступеньку, форму теоретического познания, мышления в понятиях, то говорить о ней вне учета ее диалектически противоречивого единства с абстрактным нелепо, точно так же, как нелепо говорить об абсолютной необходимости, которая бы не выражалась через случайность, или о сущности, которая бы не «являлась».
Конкретность теории, научно-теоретического познания измеряется его соответствием с объективной внутренней необходимой взаимосвязью, с закономерностью существования и развития объекта, а вовсе не с полнотой чувственного образа этого объекта. И в этом — сила теории, а не слабость ее, как это неизбежно представляется метафизически мыслящему эмпирику. Это — проявление не абстрактности, не ущербности теории по сравнению в богатством чувственного созерцания и представления, а, наоборот, ее величайшее преимущество перед последними. Теоретическое, по внешности абстрактное отражение гораздо ближе к действительной конкретности, чем непосредственное созерцание и представление.
Необходимо отметить, однако, что проблема соотношения абстрактного и конкретного этим далеко не исчерпывается. Мы намеренно не касаемся вопроса о тех специальных задачах, которые встают перед мышлением, когда готовая, разработанная теория применяется непосредственно к практической деятельности. Это сторона вопроса, на наш взгляд, достаточно хорошо и подробно освещалась в нашей философской литературе. Здесь мы ограничиваем свое внимание на проблеме конкретности теоретического мышления, теоретического познания, на проблеме той формы и степени конкретности, которой обязана достигать и достигает наука, скажем, политическая экономия, в отличие от экономической политики, намечающей и проводящей в жизнь конкретные лозунги, директивы, постановления.
И.В. Сталин справедливо резко осудил путаницу экономиста Л.Д. Ярошенко по вопросу о соотношении политической экономии, как теории, и экономической, хозяйственной политики, путаницу, которая ни к чему иному, как к ликвидации теории, привести не может. Это важно учитывать и при постановке любой проблемы, связанной с процессом теоретического познания, при постановке любой гносеологической
