ответственная — женделегатка! Она даже шинель носила! А у других и батька есть, да шинели нет. Поэтому ее даже взрослые мужики слушаются. Мать, потому что ответственная, поздно приходит домой. А Вовке без нее дома скучно, вот и мерзнет на улице. Голос беспризорника жалостливый, но ложками он стучит здорово. Вовке уже шесть лет исполнилось, а он так стучать ложками не умеет.
Беспризорник поет, что никто не придет на его могилку, потому что он сирота, что раннею весною только соловей прилетит и песни ему будет петь. У Вовки даже в носу начинает щекотать, до того песня жалостливая! Вообще-то он не любит беспризорников. Уж больно они озорные — то шапку с головы стащат, то по шее дадут, то требуют: «Пацан, чеши к махане, стибри чего пошамать». Вовка обижается: какой он пацан и почему маму обзывают «маханей»? Вот вырастет, тогда он им покажет, какая она «маханя». А этого, что поет, беспризорники Шкилетом зовут. За то, что сильно худой. Родных у него нет, живет он в развалке трехэтажного дома инженера Сикорского. Говорят, там в подвалах целая «малина». Но Вовка не верит — зимой малины не бывает.
Шкилет поет, а мимо прогуливаются парни и девушки. Раскрасневшиеся на морозе, они толкаются, повизгивают, заглядываются на разукрашенные морозом витрины колбасной Гольдштейна, кондитерской Войцеховской. Из пивной, что открыл рядом с цветочным магазином какой-то нэпман, слышится брань. По Дворцовой, дребезжа и надрываясь звоном, продирается сквозь толпу трамвай. Из трамвая на ходу спрыгнул пацан, юркнул в толпу, скользнул мимо Вовки, дотронулся до Шкилета и растворился в темноте. Раздался крик:
— Держи, лови!
Трамвай остановился. Из него вышла Ванда Войтинская.
— В ридикюле денег немного; а вот документов жалко, — объясняет она.
— Не беспокойтесь, мадам. Я вам сейчас ридикюль представлю в чистом виде, — говорит рослый краснолицый сын владельца колбасной с Дворцовой.
Он размахивает палкой, на которой вместо ручки приделана серебряная женщина с рыбьим хвостом. Шуба у него распахнута, она на меху. Рядом, зябко кутаясь в манто, подпрыгивает Манечка — дочь цветочницы. Ее ноги в фильдекосовых чулочках и туфлях-лодочках замерзли, и она просит своего кавалера:
— Пойдем, Кока! Холодно. Зачем тебе искать ридикюль?..
Но Кока не слушает Манечку. Он старается угодить своей тяжелой палкой с женщиной-рыбой на рукоятке по буденовке Шкилета.
— Отдай ридикюль, чмур! — кричит Кока. — Я видел, как ты его спрятал, шкура!
— Не смейте бить ребенка! — перехватывает Кокину палку парень в расстегнутой тужурке, из-под которой видна тельняшка.
— Это не тот мальчик... — растерянно говорит Ванда. — Это другой...
Но ее никто не слушает.
— Пусти палку, хламидник! — неистовствует Кока.
— Ты что сказал? — наступает парень. — Это я хламидник? Я?! А ты нэпманская рожа...
Назревает драка. Шкилет, пользуясь замешательством, сует Вовке ридикюль и шепчет:
— Припрячь пока...
Вовка неловко сует ридикюль в карман пальтишка. Но в кармане и без того тесно. Там лежат всякие нужные вещи — стреляные гильзы, гайка, пустая коробка от папирос «Сальве», обертки от конфет, проволока, кусочек ремешка. Вовку хватает за руку широкоскулая девица с телячьими глазами и ехидно говорит:
— Такой маленький, а уже воруешь?!
Сквозь толпу протискивается милиционер. Девица сует ему под нос ридикюль. Вовку волокут в милицию. Кока, запахивая шубу, зло бросает:
— С пеленок воровать начинают...
В милицию вваливаются целой оравой. Милиционер крепко держит за руку Вовку. Дежурный окидывает толпу взглядом, долго вертит в руках женскую сумочку с блестящими застежками, почему-то вздыхает, кладет ридикюль на стол и спрашивает:
— У кого ридикюль сперли?
— Вот у этой гражданочки, — торопится объяснить Кока. — А я, значит, приметил...
Дежурный окидывает взглядом сына колбасника — от белых бурок до каракулевой кубанки с зеленым верхом, перекрещенным золотыми шнурками.
— Ваши показания, гражданин, нам пока без надобности... Садитесь и ждите.
— Нужна тебе была эта шмара! — шипит Коке Манечка и злобно поглядывает на Войтинскую.
Ванда красива, поэтому Кока и ввязался в эту историю.
— Гражданочка, ваш ридикюль? — обращается к Ванде дежурный.
— Мой, мой! — торопится Ванда. — Но этот мальчик его не брал.
Дежурный огрубелыми пальцами отдирает от пера соринку, пододвигает к себе стопку бумаги и крупными, прыгающими в разные стороны буквами пишет протокол допроса. Войтинская называет дежурному свое имя, отчество, фамилию. Говорит, что приехала из Харькова. В Елизаветграде у нее мать- старуха...
Вовка постепенно успокаивается, в комнате тепло, его клонит ко сну. Но спать ему не дают.
— Эй, пацан! — толкает его милиционер. — Как тебя зовут?
— Володя.
— Ты чей? Как фамилия твоя будет?
Вовка хочет назвать фамилию Якова Амвросиевича, но вдруг вспоминает, что это дедушка — Свистунов, а он Рывчук. Мать не раз говорила: «Ты у меня Рывчук».
— Бабкина — Свистунова, а я Рывчук, — отвечает Вовка.
«Рывчук... Рывчук! И похож! — Ванда вскакивает. — Неужели это сын Арсена?»
— Скажи, Вова, у тебя есть папа? — ласково спрашивает она мальчика.
— Батько? Мой батько матрос был. Вот кто!
— Матрос? Твоего отца Арсений звали? Да? — чуть не кричит Ванда.
Вовка совсем не удивлен: его отца все должны знать!
— Что же это вы, гражданочка? Выходит, знакомый мальчик ридикюль-то свистнул. Уж вы как-нибудь промеж себя договоритесь... — И милиционер почему-то облегченно вздыхает.
У освещенного подъезда милиции Ванда вглядывалась в лицо Вовки. Боже, как похож на Арсена! Те же глаза, нос. Как бы обрадовался Арсен, если бы она привезла Володю в Харьков! Да, но мать этого ребенка жена ее мужа. Как это дико: у ее мужа есть жена!
Когда Арсения перевели в Харьков, вслед за ним поехала и Ванда. Ока любила. Впервые по- настоящему любила. Уйдет Арсен, и жизнь ее будет пустой. Воскресить для мальчика отца — значит потерять мужа. Арсений перестрадал гибель Катюши и сына. Зачем воскрешать мертвых? Зачем ломать жизнь живым? Нет, она никому не отдаст своего счастья!
Ванду вывел из задумчивости детский голос:
— Тетя, а тетя... Можно, я домой пойду?
— Конечно! Вот только зайдем в магазин, я тебе конфет куплю...
Высокий потолок расписан яркими красками: упитанный амур, хитро прищурившись, целится из лука. Кончик стрелы направлен в угол, где стоит узкая железная кровать, покрытая серым солдатским одеялом.
Здесь когда-то веселилась харьковская знать. В пышных нарядах вальсировали жены и дочери заводчиков, купцов, банкиров. Кружились в вальсе блестящие офицеры и дельцы. Комната гостиной в доме крупного сахарозаводчика. В двадцать втором году ее по ордеру получил Арсений Рывчук. Комната Рывчуку не понравилась. Куда матросу этакая махина? Зал, да еще с колоннами!
Кровать, взятая по ордеру, затерялась в комнате, как ореховая скорлупка в море. Под чудом уцелевшей от конфискации люстрой Арсений поставил небольшой кухонный стол, приобретенный на барахолке за несколько миллионов рублей, которые тогда ласкательно называли «лимончиками».
Позже в комнате появилось несколько стульев, старых, как ушедший в прошлое старый мир. На их
