каких только эпитетов не доставалось на его долю. Шарлатан, проходимец, шпион, хвастун, лжец… И конечно, авантюрист высшей пробы!
Король авантюристов! Человек не без способностей, соглашались недоброжелатели, но и без твердых нравственных устоев. Чего стоит одно только скромное умолчание возраста. Да, он никогда не утверждал, что прожил сотни лет, но что можно ждать от безумца, заявлявшего, что был знаком с Иисусом Христом. Он, видите ли, предупреждал «лучшего из людей», что тот плохо кончит. Какова наглость! (Е.П.Блаватская, правда, настаивает, что граф Сен-Жермен всегда отрицал, что лично знаком «со Спасителем и его двенадцатью апостолами и порицал Петра за его дурной нрав»).
Он никого не напоминает? Скажем человека будущего? Оставим досужие рассуждения о машине времени — пусть этой темой занимаются фантасты. Но все-таки, кто он, граф Сен-Жермен? Так-таки талантливый мошенник? Или человек, который верил в осуществимость легенды о человеке, в великое предназначение каждого из нас?
Стоит ли задавать подобные вопросы? Есть ли в них смысл?
Сомневаюсь.
Куда более ценным является художественное осмысление судьбы такой неординарной личности, попытка выявить подспудные силы, двигавшие его поступками. Вот в чем я уверен — в этом человеке жила искорка неведомого, в нем особенно ярко проявилась неохватная перспектива совершенствования, с помощью которой мы, надеюсь, сможем пробиться к пониманию высшего смысла (согласия) истории, как формы существования человека во времени. Повторюсь — вопрос заключается вовсе не в том, до тонкостей ли соответствует ли вымысел реальному ходу вещей, все ли связи, поступки, места пребывания соответствуют изложенному в документах. Безусловно, факты есть факты, с ними непозволительно играть в прятки, но все же художественное их осмысление способно дать куда более важный результат, чем пунктуальное соблюдение соотношения были и небыли…
Его судьба трагична. Особенно тяжкими оказались юные годы. Смерть тоже явилась несвоевременно…
Глава 1
Граф Cен-Жермен заехал в Экернфиорде[12] в начале июля 1788 года спустя четыре с половиной года после своей смерти. Он направлялся в Париж — дело было срочное, важное, но заставить себя миновать этот провинциальный городок, местное кладбище на задах церкви Святого Николая, где, как следовало из письма Карла Гессенского, его, Сен-Жермена, поместили в могилу, граф никак не мог. Как раз на первом участке — оттуда, писал старый друг, в хорошую погоду просматривается море, паруса рыбачьих и купеческих суденышек, а по ночам виден свет маяка у входа в залив… Так что лежать тебе будет удобно и светло, в конце письма пошутил Карл.
Граф, прочитав письмо, усмехнулся — сколько лет они знакомы, а тот до сих пор не знает, что Сен- Жермен никогда не любил и побаивался моря. Возможно, с той поры, когда его, семилетнего, везли в Италию в изгнание. Спасали от бдительного ока австрийского императора Леопольда I,[13] желавшего, в конце концов, обуздать норов этого венгерского бунтаря Франца Ракоци.[14] Его, малыша, погрузили на корабль спящим — завернули в плащ и пронесли в каюту. Утром налетела буря, и мальчик проснулся от грохота бьющих в борт волн. С каютой творилось что-то непонятное — стены то и дело пытались поменяться местами с полом и потолком. Его густо вырвало… Нет, о море можно было бы не упоминать…
Сен-Жермен добирался до Экернфиорде из Любека, где оставил свой экипаж и слугу. Всю ночь трясся в штульвагене[15] — сидел, завернувшись в плащ, посматривал в узенькое окошко, старался не обращать внимания на храп случайных попутчиков. Мелкие яркие звездочки заглядывали в окошко, помаргивали в кронах высаженных вдоль почтовой дороги деревьев. Словно напоминали о былом. Первым делом вспомнилась мать, о существовании которой его заставили забыть сразу, как только доставили во Флоренцию. О собственном имени тоже… Он был послушный мальчик. К тому же до судорог напуганный австрийскими драгунами, выстрелами, рассеченными трупами.
Морем наконец…
Он соглашался со всем, о чем его просил новый воспитатель, сын великого герцога тосканского Козимо III Джованни Гасто.[16] Покорно кивал и никак не мог справиться с постукивающими друг о дружку зубами.
Глаза сразу повлажнели. Граф аккуратно промокнул их батистовым платочком. Не стоило так глубоко забираться в прошлое. Что поделать, в этом он был неволен, до сих пор видел мать во сне и наяву, частенько цепенел от ощущения реальности ее присутствия. Стоило повеять запахом прели, человеческого пота, которым пропитались матерчатые стенки пассажирского салона, или ощутить с дуновением ветра запах свежего, еще не процеженного, молока, тут же комок подкатывал к горлу. Его память, что перезрелый персик, стоит тронуть пальцем, сразу начинает сочиться. Звездочка за окошком подмигнула — верно, верно… Следом граф погрузился в транс. Привиделся лесной проселок, сильная рука прижала его голову к земле. Ткнула носом в узенькую, оставшуюся от тележного колеса лужицу, оттуда густо тянуло гнилью… Он, семилетний мальчик, замер от страха, крупная дрожь пробежала по спине. Дядька Иштван погладил его. Мальчик чуть вывернул голову, искоса глянул вверх — по лесной дороге вразброд, легкой рысью проскакали австрийские драгуны. Все в белых мундирах. Лошади сильные, резвые, сытые… Сабли в ножнах. Офицер держал в руке пистолет, курки взведены. Этого он не видел, что курки были взведены, но почувствовал — так и есть. Далее к ясновидению начали примешиваться мысли… Церемониться с ним не будут. Стоит побежать, тут же получишь пулю в спину. Нет, офицер будет стрелять в воздух — эта мысль ясно и четко отпечаталась в сознании. У него приказ взять мальчишку живым. Вряд ли император жаждет смерти сына взбунтовавшегося Ракоци, ему нужен заложник. Вот об этом как раз следует помалкивать, откуда он родом, и кем приходится Ференцу, князю трансильванскому. Забыть напрочь, навсегда — так объяснил ему положение дел Джованни Гасто. Забыть мать, отца, братьев, сестру, собственное имя. Ты слишком мал, сказал опекун, чтобы разобраться, почему ты должен поверить мне на слово, но я умоляю тебя забыть. Все и сразу!.. Ведь ты же смышленый мальчик, правда? Сердце забилось гулко, наотмашь, грудная клетка была тесна ему, сосуду крови, средоточию души, источнику грусти, как уверяли его жрецы в Древней Мексике. Как-то полвека назад ему удалось заглянуть в церковную книгу, где была сделана запись о крещении Леопольда-Георга — или, по-венгерски, Липот-Дьердя, — состоявшемся в 1696 году, 26 мая. Вскоре ребенок умер — так что под своим именем, вздохнул Сен-Жермен, ему удалось пожить всего несколько лет.
Это была сложная многоходовая комбинация, придуманная австрийским двором — так впоследствии объяснил ему все эти нелепости один из венских друзей. Бабушка Сен-Жермена, Илона Зриньи, рано овдовев, вышла замуж за Имре Текели, основавшего княжество в Верхней Венгрии. После капитуляции крепости Мункач и отъезда Илоны в Турцию, куда она последовала за своим мужем, опекуном ее сына от первого брака, маленького Ференца Ракоци II, стал кардинал Леопольд Колонич. Ференц воспитывался вдали от родины, в Чехии, в иезуитском монастыре. При дворе его считали вполне верным властвующей династии человеком. После смерти первой жены, с которой он обручился тайно, Ференц женился вторично, на этот раз по выбору австрийского императора на немецкой принцессе Гессен-Ванфилдской. Во время восстания в Венгрии в 1697 году остался благоразумен и сохранил верность короне. После подавления восстания Ракоци был направлен на родину — его назначили главой комитата Шарош. Однако перед отъездом объяснили, что при сложившемся чрезвычайном положении его сын от первой жены из венгерского княжеского рода Текели вносит изрядную путаницу в планы императорского двора, и как возможный претендент на трон княжества Трансильвания может в будущем осложнить включение этой области в состав империи. Отцу предложили избавиться от ребенка. Леопольд Колонич имел с Ракоци
