Он сбрасывает с себя доспехи и кидается на врага, круша и убивая, пока его самого не изрубят на куски. Однажды я видел одержимого, потерявшего руку. Из обрубка хлестала кровь, он же направлял струю в лица врагов и сражался, пока не упал. Никто не захочет столкнуться с таким воином. А Друсс хуже всякого одержимого. Бьется он с тем же пылом, но держит свою ярость в узде и мыслит ясно. Добавьте к этому его ошеломляющую силу — и вы увидите перед собой настоящую убойную машину.
— Но в сече случается всякое, — заметил Диагорас. — Нечаянно заденет чье-то копье или нога скользнет в луже крови. Он может погибнуть, как всякий другой человек.
— Верно, — согласился Дельнар. — Я не говорю, что он не может погибнуть — только удача всегда на его стороне. Вы же видели его сегодня. Те, которые сражались с ним рядом, не имели возможности присмотреться к нему, но другие должны были смекнуть, что такое Легенда. Он все время соблюдает равновесие, все время в движении. Глаза его не задерживаются на одном месте, и боковое зрение работает на диво хорошо. Он чувствует опасность даже в гуще боя. Сегодня какой-то смелый пантианский воин бросился прямо на топор, вырвав его из рук Друсса. И на Друсса напал другой. Кто-нибудь видел это?
— Я видел, — сказал Орасис.
— Видел, да не понял. Первый умер ради того, чтобы обезоружить Друсса, а второй должен был занять его, пока другие не прорвут оборону. Если бы они прорвались тогда, нас раскололи бы пополам и оттеснили к стенам перевала. Друсс это понял сразу. Вот почему, вместо того чтобы просто сбить второго с ног и вернуть себе топор, он швырнул врага на лезущих вперед пантиан. Вникните в это: в один миг Друсс почуял опасность, составил план действий и выполнил его. Более того: он вернул свое оружие и перешел в наступление. Это их доконало. Друсс выбрал хорошее время для атаки благодаря чутью прирожденного воина.
— Но откуда он знал, что мы последуем за ним? — спросил Диагорас. — Его могли изрубить на куски.
— Он и в этом был уверен. Вот почему он попросил тебя и Сертака стать рядом с собой. Вам это должно быть лестно. Он знал, что вы поддержите его и что те, кто не последовал за ним, последуют за вами.
— Он сам вам это сказал? — спросил Сертак.
— Нет, — усмехнулся Дельнар. — Думаю, он удивился бы не меньше тебя, услышав это. Он не обдумывает своих действий — он действует бессознательно, как я уже говорил. Тот из нас, кто выживет, пройдет хорошую школу.
— А как, по-вашему, выживем мы? — спросил Орасис.
— Если будем сильными, — не замедлил ответить Дельнар, сам себе удивляясь.
На рассвете пантиане снова пошли в атаку. Они медленно ползли через перевал, а дренаи ждали их с мечами наготове. Но пантиане не стали нападать. Под удивленными взорами защитников они уносили прочь тела своих товарищей.
Диковинное это было зрелище. Дельнар приказал своим отойти на двадцать шагов, чтобы дать им место. Он вложил свой меч в ножны и подошел к Друссу, стоявшему в первом ряду.
— Что ты об этом скажешь?
— Скажу, что они освобождают место для колесниц, — сказал Друсс.
— Но лошади не поскачут на строй людей. Они остановятся.
— А ты погляди-ка вон туда.
Вентрийское войско за ручьем расступилось, уступая дорогу сверкающим бронзовым колесницам тантрийцев. Их огромные колеса были снабжены зазубренными смертоносными серпами. На каждой стоял возница и воин с копьем.
Уборка трупов продолжалась около часа. Колесницы тем временем выстроились в ряд поперек долины. Когда пантиане завершили свою работу, Дельнар вызвал вперед тридцать человек с собранными накануне плетеными щитами. Этими щитами перегородили перевал, полив их лампадным маслом.
Дельнар положил руку Друссу на плечо:
— Выведи своих людей на пятьдесят шагов вперед, к самому ограждению. Когда они атакуют, разделимся на правое и левое крыло и укроемся за камнями. Как только прорвутся, подожжем щиты. Авось это их остановит. Вторая шеренга займется колесницами, пока ваша будет сдерживать наступающую пехоту.
— На словах получается хорошо, — сказал Друсс. — Если не получится на деле, больше пробовать не станем.
Друсс ухмыльнулся.
Возницы надевали на головы лошадям шелковые колпаки. Друсс вывел своих двести человек вперед, к заграждению из щитов. Диагорас, Сертак и Архитас заняли места рядом с ним.
Гром копыт прокатился по долине. Двести возниц взмахнули бичами, и кони ринулись вперед.
Когда они были у самых щитов, Друсс приказал разделиться. Люди бросились в укрытие по обе стороны перевала, а колесницы с грохотом устремились ко второй шеренге. В политые маслом щиты полетели горящие факелы. Вспыхнуло пламя, повалил черный дым. Ветер понес дым на восток, в раздутые ноздри зашоренных лошадей. Кони заржали в ужасе и стали поворачивать назад, несмотря на бичи погонщиков.
Все смешалось. Второй ряд колесниц врезался в первый. Кони падали, колесницы переворачивались, кричащие люди валились на острые камни.
Дренаи бросились в гущу хаоса, набросившись на вентрийских копьеносцев, чье оружие было бесполезным в такой тесноте.
Горбен со своего наблюдательного поста в полмили от битвы двинул в бой легион пехоты.
Друсс и его двести воинов снова выстроились поперек перевала, сомкнув щиты перед новой атакой и выставив сверкающий ряд клинков навстречу одетой в серебристые доспехи пехоте.
Расколов череп одному врагу и вспоров живот второму, Друсс кинул быстрый взгляд налево и направо.
Оборона держалась.
В этой схватке пало больше дренаев, чем накануне, но и это число казалось небольшим по сравнению с потерями вентрийцев.
Только горстка колесниц прорвалась обратно сквозь дренайские ряды и понеслась прочь, сминая собственную пехоту.
Тянулись кровавые часы боя. Обе стороны бились яростно, не помышляя об отходе.
Блистающие серебром вентрийские пехотинцы продолжали наступать, но к сумеркам у них поубавилось пыла.
Взбешенный Горбен послал на перевал их командира.
— Гони их в бой, не то скоро сам будешь молить о смерти.
Не прошло и часа, как генерал пал мертвым и пехота в густеющих сумерках отошла за ручей.
Горбен, раскинувшись на своем шелковом ложе и не глядя на пляшущих перед ним танцовщиц, вполголоса совещался с Бодасеном. На императоре были полные боевые доспехи, а позади него стоял могучий телохранитель-пантианин, последние пять лет бывший при императоре также и палачом. Свои жертвы он убивал голыми руками — одних душил, медленно сжимая горло, другим выдавливал большим пальцем глаза. Все казни совершались в присутствии императора, и не проходило ни одной недели без этого жестокого зрелища.
Однажды пантианин убил человека, раздавив ему череп ладонями, чем вызвал рукоплескания Горбена и его придворных.
Бодасена тошнило от всего этого, но он застрял в паутине, сотканной им самим, и не мог из нее вырваться. Многие годы обостренное честолюбие гнало его к вершинам власти. Теперь он командовал Бессмертными и после Горбена был самым могущественным в Вентрии человеком. Однако это положение было гибельным. Подозрительность Горбена была такова, что военачальники его жили недолго, и Бодасен все чаще чувствовал на себе взгляд императора.
Этим вечером Бодасен пригласил Горбена в свой шатер, пообещав ему несколько веселых часов, но император пребывал в сварливом, капризном настроении, и Бодасен старался ступать осторожно.
— Ты ведь знал, что пантиане и колесницы потерпят неудачу, верно? — спросил император.
В этом вопросе таилась угроза. Скажешь «да» — император спросит, почему Бодасен не заявил об этом
