применялось ужас какое оружие. Аж вакуумное. И в самом деле – пламя, гарь. выжженная земля. Погорели куры, козы, бараны, коровы, кое-кто из мирного населения. А Гелаев? Потом смотрю я передачу. по Би-Би- Си, кажется. Гелаев – живой и невредимый – дает интервью, рядом его бойцы, все прекрасно вооружены, настроение превосходное, обещают скоро в Москву добраться. Ну бог бы с ними, с этими обещаниями. Но в пяти метрах от дающей интервью группы – ярко-синяя палатка. Это в условиях полного нашего контроля над воздушным пространством. Вот такой 'полосатый рейд'.
А через какое-то время слышу я, что 'нам не важен статус Чечни.' и так далее. И тут же высокое должностное лицо заявляет: 'Мы ведем переговоры с бандитами, но не с теми, у кого руки по локоть в крови'. Сразу спрашиваешь себя, а покуда должны быть руки в крови, чтобы вести переговоры? Не по локоть, а покуда? Потому что если они вообще не в крови, то и нет бандитов. И кто же эти, у кого руки не по локоть в крови?
Чтобы не было никаких недоумений, высокое должностное лицо прямо говорит: 'Мы ведем переговоры с Гелаевым'.
Мозг у меня артистический, режиссерский. Страдает переизбытком фантазии. Замкнулся у меня этакий ассоциативный мост (не путать со зловредной информационной компанией). И в нем эта синяя палатка и 'руки не по локоть в крови'. И возник у меня перенапряг разного рода ассоциаций. И утомился мозг от такого перенапряга. И заснул я. И приснился мне странный, абсолютно фантастический сон.
Будто в ходе спецоперации ищутся некие особо зловредные бандиты. Ищутся, ищутся, но как-то так получается, что один из них живет на даче у ба-а-альшого северокавказского человека в весьма официальном статусе, а другой бандит (сверхзловредный!!!) к первому бандиту на эту самую дачку ездит. Через все мыслимые и немыслимые кордоны и блокпосты. Ну прямо как невидимка. И голос мне говорит во сне: А что, мол? Однажды уже был один 'полосатый рейд' под руководством некоего Радуева. Тогда ведь тоже некие невидимки взяли и ушли босиком.
Не хочу я слушать этот голос. Не верю я снам. Но не верить собственным ушам-то нельзя. Про Гелаева и про 'руки не по локоть в крови'. И глазам своим не верить нельзя, тем самым, что регистрируют синий цвет палатки и, так сказать, все прочее разное.
Хайдеггер говорил: аналитика бытия. Это вам не политическая аналитика. Это другое. Это когда тонкая-тонкая пленка успокоительных видимостей лопается – а под нею бездна несоответствий. Пучина. Воды всеобъемлющие. А по водам кто плывет? Левиафан? Великий бог Посейдон? Да хватит вам!
Плывет корабль из 'Полосатого рейса'. Плывет десант, двигаясь по направлению к пляжу, где мы нежимся на шезлонгах аналитического комфорта. Плывет та группа – в полосатых купальниках.
Часть 5.
Полосатая борьба с полосатостью
'Путин с помощью тонких политических комбинаций делает еще один шаг в сторону дистанцирования от 'семьи'.' 'Он устанавливает новое равновесие между главными политическими игроками.' 'Он вводит в процесс. выводит из процесса.'
– 'Это вы плывете, а я тону'.
'Идет борьба между прозападной группой, стремящейся добиться выполнения Россией своих долговых обязательств, и антизападной группой, которая эти обязательства стремится проигнорировать.'
– 'Хорошо плывут ребята в полосатых купальниках'.
Честное слово, порой я даже перестаю отчетливо видеть грань между понятийной зашоренностью, когда полная слепота по отношению к реальному процессу компенсируется бойкостью, с которой тасуется колода псевдополитологических карт, и опасливостью, при которой тасующему колоду исследователю все понятно по поводу того, что действительно происходит, но представляется предпочтительным писать нечто, к реальности никакого отношения не имеющее.
Прозападная группа, стремящаяся отдавать долги, – это Герман Греф.
А антизападная группа, торпедирующая отдачу долгов? Это Кудрин, что ли, антизападная группа? Вновь – к вопросу о 'полосатых купальниках'. Кудрин по отношению к Грефу – это западник в квадрате. И вообще разговор не о том. Западник или антизападник – это сторонник того или иного курса российского государства. Такие сторонники разных курсов своей страны, такие, по-разному видящие благо этой страны, государственники – это и есть соревнующиеся между собою пловцы.
А если вместо этого одна группа 'внешних лоббистов', стремясь отдать долги, стремится как можно быстрее отдать свою страну в кабалу Европе, сделать ее колониальным придатком выстраивающегося вокруг Германии европейского центра сил и потому настаивает на возвращении долгов, причем не просто возвращении, а возвращении акциями крупнейших сырьевых предприятий России?
А если другая группа тех же 'внешних лоббистов', понимая, чем такое колониальное пристегивание России к Европе чревато для их внешнего (совсем другого) патрона, орет, что долги отдавать не надо? Если все это вместе ни в какие 'государственные курсы' не играет, а занимается совсем другим (являясь, следовательно, именно той 'группой в полосатых купальниках')?.. То сколько месяцев или лет на фоне обнаружения такой очевидности может продолжаться болтовня о разном понимании блага равнолюбимого Отечества нашего?
Тигры в том комедийном фильме все-таки выбрались из моря на пляж и непосредственно в виде 'конкретики, снимающей все парадоксы абстрактности', были явлены загорающей публике как ее, публики, фундаментальная методологическая ошибка.
Примерно то же самое наши 'тигры либерализма' сделали в 1998 году, устроив дефолт. И прорычав, гуляя между покинутыми пляжными лежаками, нечто на тему о 'кинутом МВФ и восьми арбузах'. Но публика, сбежавши с пляжа, как-то вскоре пообвыклась, вернулась, чтобы продолжить свое шезлонгное бытие, и начала по новой рассуждать о некоей 'группе в полосатых купальниках'.
Часть 6.
Шезлонг как тайна нашей реальности
Шезлонг шезлонгу рознь. Есть шезлонги в классике кино (опять же тот же Федерико Феллини). Есть шезлонги в шедеврах сюрреализма (провидческие глюки Сальвадора Дали). Есть шезлонги в великих откровениях Томаса Манна (Ганс Касторп на Волшебной горе).
А есть шезлонги, в которых пляжная публика встречает пассажиров 'полосатого рейса'. Это совсем другое. Это не раскрытие тайны бытия за счет шезлонговых медитаций. Это – истребление бытия во имя удобства. И это можно было бы назвать просто пошлостью, если бы попытка истребления бытия была совсем неуспешной. Но раз успешность налицо, то пляжный шезлонг дышит теми энергиями, игнорировать которые мы не можем постольку, поскольку действительно стремимся к некоей 'аналитике бытия'.
Нельзя сказать, что в прежней, еще не так пронизанной полосатостью бытийственности не было сходных с шезлонгом сущностей. Не было бы их – не мог бы состояться и такой триумф полосатости. Вот почему именно сравнение тех, прежних, сущностей с 'ныне действующим шезлонгом' позволяет нам измерить коэффициент контрастности, характеризующий дистанцию между той и этой бытийностью.
Аналогом шезлонга в прежней действительности была завалинка. Аналогом сентенций в шезлонге были рассуждения на завалинке. Сопоставим аналоги и ошеломимся контрастностью.
Тогда завалинка была частью дома, частью среды, и беседовавшие на ней малоосведомленные члены сельской общины хотели увеличить осведомленность, стремились освоить недоступную им реальность в рамках имевшегося у них понятийного и образного арсенала возможностей. Так рождались знаменитые 'англичанка гадит', 'Бриан – это голова' и все прочее. В них далеко не безупречные формы обретала некая обеспокоенность. Больше того – задетость острыми проблемами того большого мира, который житель сельской общины не мог освоить иначе, нежели с помощью завалинки и всех предоставляемых ею дискуссионно-коммуникационных возможностей.
К дискомфортам малого сельского мира философ завалинки добавлял дискомфорты большого мира. Он соучаствовал в общей боли этого мира. Он раскрывал этой боли душу.
То есть он не только не стремился к удобству и удобным сокрытиям, он уходил от них. Стремился выйти как-нибудь на что-то другое. И чем бы ни было это другое, оно всегда оставалось в чем-то родственным состраданию. А значит – антиудобству.
Что такое в этом смысле шезлонг? Прежде всего, он помещен не в естественную среду (сельский или
