— Поспеши, — сказала она. — Со мной ничего не случится. Только беги быстрее!
И мальчик побежал. Когда он скрылся из виду, мисс Уортон все еще сидела, стараясь побороть чудовищную тошноту. Она пыталась молиться, но слова странным образом путались у нее в голове. «Упокой, Господи, души праведников во имя Христа». Но может, они не были праведниками? Должна существовать молитва за упокой всех людей, всех убиенных по всему свету. Наверняка такая имеется. Нужно будет спросить у отца Барнса. Он, конечно, знает.
А потом нахлынул новый страх: куда она девала свой ключ? Она посмотрела на тот, что сжимала в руке. На нем висела тяжелая деревянная бирка, обожженная на конце, — это отец Барнс как-то оставил ключ слишком близко от газовой конфорки. Значит, это запасной ключ, тот, который хранился в доме священника и который они нашли в замке. Она отдала его Даррену, чтобы тот снова запер дверь. А где же ее собственный? Мисс Уортон принялась лихорадочно шарить в сумке, будто этот реальный ключ являлся жизненно важным ключом к разгадке тайны и его потеря грозила катастрофой. Она уже мысленно видела нескончаемую вереницу осуждающих глаз, лица полицейских, требующих от нее отчета, и усталое, удрученное лицо отца Барнса. Но скребущие по дну сумки пальцы в конце концов нащупали ключ, завалившийся за подкладку, и она достала его со вздохом облегчения. Должно быть, она автоматически убрала его, обнаружив, что дверь уже отперта. Но как странно, что она совершенно не помнила этого! Все, что случилось между их приходом и тем моментом, когда она отворила дверь малой ризницы, начисто стерлось из памяти.
Какая-то темная тень нависла над ней. Мисс Уортон подняла голову и увидела отца Барнса. Волна облегчения прокатилась по телу.
— Вы позвонили в полицию, святой отец? — спросила она.
— Еще нет. Я подумал, что мне следует сначала увидеть все собственными глазами; вдруг мальчик решил подшутить?
Значит, они прошли мимо нее, вошли в церковь, побывали в той жуткой комнате, а она, скрючившись на крыльце, даже не заметила их. Раздражение, как тошнота, подступило к горлу. Ей захотелось крикнуть: «Ну, теперь увидели?!» Раньше ей казалось, что стоит ему прийти — и все уладится. Ну не то чтобы уладится, но обретет хоть какой-то смысл. Где-то существуют нужные слова, и он их скажет. Но теперь, глядя на него, она понимала, что он не принес никакого успокоения. Она всматривалась в его лицо, некрасиво покрывшееся пятнами от утреннего холода, видела неопрятную щетину, два тонких волоска в уголках рта, почерневший след запекшейся в левой ноздре крови — видно, у него недавно было носовое кровотечение, — его все еще опухшие от сна глаза… Как глупо было полагать, что он придаст ей сил и сделает весь этот ужас по крайней мере терпимым. Он даже не знал, что делать. То же самое было когда-то с рождественским оформлением церкви. Миссис Ноукс всегда, еще со времен отца Коллинза, украшала кафедру. А потом Лилли Мор пришло в голову, что это несправедливо и что они должны оформлять кафедру и купель по очереди. Ему следовало тогда проявить твердость. Рождественская декорация всегда получалась у мисс Уортон уныло-однообразной. Сколько бы она ни думала, ничего, кроме гирлянд из остролиста и кричащих кроваво-красных цезальпиний, придумать не могла. Впрочем, не такие уж они и красные — скорее красновато-коричневые.
«Бедный отец Барнс, — подумала она; раздражение уступило место сентиментальности. — Он такой же неудачник, как и я». Она чувствовала, как дрожит стоящий рядом Даррен. Нужно, чтобы кто-нибудь отвез его домой. О Господи, как все это скажется на нем, на них обоих? Отец Барнс по-прежнему стоял возле нее, вертя в покрасневшей от холода руке ключ.
— Святой отец, — мягко сказала она, — мы должны вызвать полицию.
— Полицию. Конечно. Да, мы должны вызвать полицию. Я позвоню из дома, — согласился он, но продолжал в нерешительности топтаться на месте. И тогда мисс Уортон неожиданно спросила:
— Вы их знаете, святой отец?
— О да, да. Бродяга — это Харри Мак. Бедный Харри. Он иногда ночевал здесь, на крыльце.
Излишне было ей это сообщать. Она знала, что Харри любил ночевать на крыльце под открытым небом. В дни своего дежурства она убирала за ним крошки, бумажные пакеты, разнокалиберные бутылки, а порой кое-что и похуже. Ей следовало бы узнать его: эта шерстяная шапка, куртка… Но она не стала раздумывать над тем, почему не признала бродягу, а осторожно поинтересовалась:
— А тот, другой, святой отец? Его вы тоже узнали?
Он посмотрел на нее сверху вниз, и она увидела на его лице страх, замешательство, но более всего — своего рода изумление перед чудовищностью осложнений, которые ожидали впереди. Медленно, отведя взгляд, он произнес:
— Другой — это Пол Бероун. Сэр Пол Бероун. Он является — являлся — министром короны.
2
Покинув кабинет комиссара и вернувшись в свой собственный, коммандер[5] Адам Дэлглиш сразу же позвонил главному инспектору Джону Массингему. Абонент схватил трубку после первого же гудка, в дисциплинированно сдержанном голосе инспектора явно ощущалось нетерпение.
— Комиссар говорил с министерством внутренних дел, — сказал Дэлглиш. — Мы берем это дело, Джон. Новый отдел получит официальный статус в понедельник, так что мы опережаем события всего на каких-то шесть дней. А Пол Бероун формально все еще может считаться членом парламента от северо- восточного Хартфордшира. Он направил заявление канцлеру казначейства о сложении с себя полномочий парламентария, видимо, в субботу, но никто, судя по всему, точно не знает, откуда вести отсчет: от дня, когда заявление получено, или от дня, когда оно подписано канцлером. Так или иначе, все это носит сугубо академический характер. Мы в любом случае берем дело.
Процедурные подробности отставки парламентариев Массингема интересовали меньше всего; он спросил:
— Сэр, оперативники уверены, что тело принадлежит сэру Полу Бероуну?
— Одно из тел. Не забывай о бродяге. Да, оно принадлежит Бероуну. На месте найдены свидетельства, подтверждающие его личность, и приходский священник опознал его, он был с ним знаком — Бероун не впервые проводил ночь в ризнице церкви Святого Матфея.
— Странное место он выбрал для сна.
— Или для смерти. Ты говорил с инспектором Мискин?
С тех пор как они работали вместе, оба называли ее Кейт, но сейчас Дэлглиш предпочел оперировать званиями.
— Она сегодня выходная, но мне удалось застать ее дома, — ответил Массингем. — Я попросил Робинса собрать ее принадлежности, и мы договорились встретиться на месте. Других членов команды я тоже предупредил.
— Хорошо, Джон. Возьми «ровер», ладно? Жду тебя перед входом. Через четыре минуты.
Ему пришло в голову, что Массингем, быть может, не сильно огорчился бы, не застань он Кейт Мискин дома и не сумей связаться с ней каким бы то ни было другим способом. Новый отдел, или отряд, как его называли, был создан в СИ-1 для расследования тяжких преступлений, которые — по политическим или иным соображениям — требовали особо деликатного подхода. Дэлглишу было настолько самоочевидно, что отделу потребуется детектив-женщина, что он обратил всю свою энергию на поиски правильной кандидатуры, не задумываясь о том, насколько хорошо та впишется в команду, и отобрал двадцатисемилетнюю Кейт Мискин, ознакомившись с ее резюме, побеседовав с ней и убедившись, что она обладает теми качествами, которые он считал необходимыми. Их же он более всего ценил в детективе вообще: ум, смелость, ответственность за свои поступки и здравый смысл. Что еще она могла предъявить, предстояло увидеть со временем. Дэлглиш знал, что они с Массингемом прежде работали вместе: он был только что повышенным в звании дивизионным детективом, она — сержантом. Ходили слухи, что отношения между ними порой складывались весьма бурно. Но с тех пор Массингем научился сдерживать некоторые свои предубеждения, равно как и свой печально известный нрав. К тому же свежее, ломающее устоявшиеся
