Я сидел на стуле и чувствовал тяжесть своего тела. Как-будто на него понавесили добавочных гирь. Жевал методично курицу и яичницу с картошкой, не чувствуя их вкуса. Жевал и жевал, точно так, как советуют медики, пережевывал все по тридцать раз, чтобы была польза для здоровья.
— Он же был не живой, дядя Миша, — сказала Гера, — его же до этого уже убили.
— Он-то здесь при чем, — сказал я.
— Это не грех, — сказала мне Гера…
Грех. Не грех, — странное какое-то слово, не имеющее отношения к реальной жизни.
Потому что, — нельзя вернуться. Ничего нельзя вернуть назад…
Ничего не возвращается обратно. Движется только в одну сторону. Только в одну, одну, в одну… Непонятно, — в какую… Но ничего изменить нельзя. Никогда.
Потому что, — никогда никуда нельзя вернуться…
— Следующий раз, когда будет настроение поюродствовать над собой, — сказал я медленно Гере, — делай это про себя… То, что ты говоришь вслух кому-то, предназначено для другого человека. Он тебе верит, и такой тебя запомнит… А ты, вот, к этому времени, смертяка уже закопала… Понимаешь?
— Нет, — сказала Гера.
— Потому что, в тебе есть то, что достойно уважения. И — во мне… В тебе и во мне. В каждом из нас… Сначала найди в себе то, что нельзя обругать, и побудь рядом с этим. А потом уже начинай городить про себя всякую чушь.
— Значит, по вашему, я вам городила чушь? — возмутилась Гера.
Я посмотрел на нее и улыбнулся.
— Вижу, ты совсем меня не боишься.
— С какой стати, я должна вас бояться?
Она, вот, тоже изменилась. И ей тоже не дано два раза ступить в одну и ту же реку.
Но чай я пил с удовольствием. Я — чайный человек.
Вспомнил, что с утра еще не курил. Пока не вспомнил, — не хотелось. Когда вспомнил, потянулся к пачке. Скорее, по привычке.
Во как, — я стал меньше курить. Никогда бы про себя такого не придумал. Что такое возможно.
— Дядя Миша, я хочу вам кое-что показать, — сказала Гера, встала, и достала из бельевого шкафа полиэтиленовый пакет.
Высыпала его содержимое на стол.
На столе оказался пистолет, две полных обоймы к нему, и небольшая пластиковая коробочка, по внешнему виду напоминавшая портсигар.
Я, как ребенок, потянулся к оружию. Оно было не со склада, бывалым, с потертостями на углах ствола и на рукоятке. На курок, должно быть, часто нажимали, потому что его металл был побелее остальных частей.
— Откуда?! — чуть ли не с восхищением спросил я Геру.
— Вам пригодится? — спросила она.
— Конечно… Не с топором же по вашим лесам ходить.
— Я — мародерка, — сказала она горестно. — Я обчистила нашего смертяка.
— Опять, — строго сказал я ей.
— Тогда — это военный трофей… А это — наша добыча, — усмехнулась она.
— Ты проверяла его карманы?
— Пистолет был сзади, за поясом… Патроны и коробочка — в них. Я придумала себе испытание, чтобы меньше бояться, — полазить у него по карманам.
— Ты просто клад, — сказал я.
— Так вы не презираете меня? — спросила она. — За то, что я не подала вам топор?
— Я сам чуть в штаны не наложил, — не слишком галантно сказал я. — А уж покрепче тебя. И нервы получше.
— Спасибо, — сказала Гера. — Это для меня очень важно.
Она тут же повеселела, — и из буки превратилась в милую очаровательную девочку. Тяжесть у нее с души вспорхнула птичкой, пискнула жалобно и испарилась.
Так, словно ее никогда не было.
Пистолет был приятно тяжел, как раз мне по руке. К нему были патроны, — вставленные, и запасные… Странно, ощущение его благородной тяжести в руке, — наполнило меня оптимизмом. По поводу ближайшего будущего.
В портсигаре я не нашел сигарет, а нашел обыкновенную пластиковую карточку, при помощи каких звонят по телефонам, фиксируют скидки в магазинах, получают деньги в банкоматах и ездят в метро.
Только в отличие от остальных, на этой не было надписей. Ни рекламных, ни говорящих о том, для чего она предназначена.
Просто карточка, с тремя коричневыми полосками, в которые упаковывают электронные коды, — и ни одного слова… Это означало: кому нужно, тот в курсе, а кому не нужно, тому знать не обязательно.
Но тоже пригодится, вдруг получится серьезная скидка в каком-нибудь супермаркете.
— Ты — бесценна, — сказал я Гере. — Даже жаль с тобой расставаться. Так ты мне понравилась.
— Вы хотите сказать, — чуть побледнела она, — что допьете сейчас чай и уйдете?
— Мне нужно в Москву, — развел я руками.
— Вы бросите меня здесь?
— Хочешь, я схожу на дачу, к этому самому Трифону, поговорю с ним, чтобы к тебе не приставали?
— Вы это серьезно?
— Почему, нет.
— Мне и в голову не приходило. С самим Трифоном?.. Это такие, — иные люди… Как из другого мира. К ним, — нельзя.
— Я сам из другого мира… Так что, допиваем чай и идем.
— Я — боюсь.
— Ну вот, — ты опять за старое.
Дача была на этом же озере, но чуть ли не с другой его стороны.
— Вон там, — показывала рукой Гера, но я ничего не видел, кроме смутного берега и такого же леса, подступающего к нему.
— Там у них — причал. Моторные лодки, парусники, водные мотоциклы, и все такое. Там небольшой заливчик, очень удобный, — подойдем поближе, вы все увидите.
Мы шли с ней по тропинке вдоль берега, слева и справа во всю стрекотали кузнечики, и разбегались от нас врассыпную. Гера не хотела идти, норовила плестись сзади, и время от времени причитала:
— Может, не нужно?.. Я могу уйти в деревню, попроситься у кого-нибудь пожить. Я все умею: и стирать, и готовить, и по огороду, и на работу какую-нибудь до осени, чтобы не быть в тягость. У них скоро поля созреют, работы много будет.
Я сам толком не понимал, почему не захотел для нее деревенского варианта. С таким же успехом, проводил бы ее до ближайшей деревни, договорился бы там насчет жилья, — поцеловал в щечку, и со спокойной совестью отправился бы ловить попутную машину… Но, должно быть, я готовил ее для лучшего будущего, ведь она перенесла со мной столько страхов. И заслужила более цивилизованного общества, а если работы, — то более изысканной. Поближе к ее будущей специальности.
Лес то подходил к берегу, то отступал, — тогда мы шли по усыпанному невзрачными цветочками лугу, где, кроме стрекотания кузнечиков, добавлялось надсадное жужжание трудолюбивых пчел.
Потом сосны опять отвоевывали себе жизненное пространство, — тропинка вступала в лесной сумрак, где пахло хвоей и сосновой смолой.
— Я живу в городе, — говорил я Гере, — там, кроме асфальта, ничего нет. Я даже думал когда-то: жизнь, — это асфальт, машины, и огромное количество людей, идущих навстречу друг другу.
— Это — Москва? — прозорливо спросила Гера.
— Да, — соглашался я.
