«Ежов, — утверждал он, — создавал Красную гвардию, сам подбирал участников, сам обучал их, доставал оружие»{25}.
На самом же деле, если Ежов и был в Красной гвардии, то, скорее всего, в качестве рядового красногвардейца, да и то лишь в свободное от исполнения своих солдатских обязанностей время. Будь иначе, он не забыл бы упомянуть об этом в анкете или автобиографии.
Никаких особо героических дел витебская Красная гвардия за сравнительно недолгий период своего существования совершить не успела. Что касается Ежова, то он вскоре заболел, попал в госпиталь, но полностью поправить там здоровье не смог и по возвращении в часть был 6 января 1918 г. уволен в отпуск по болезни сроком на шесть месяцев. Больше, однако, в Витебск он уже не вернулся, да и некуда было возвращаться, даже если и захотеть. Через несколько недель после его отъезда вместе с окончательно развалившейся русской армией прекратила свое существование и 5-я артиллерийская мастерская.
Завершая рассказ о витебском периоде жизни Ежова, стоит привести отрывок из письма, которое он несколько лет спустя прислал своему партийному наставнику Б. Д. Пинсону. Вспоминая об участии в деятельности витебской парторганизации, Ежов писал:
«… Ты помнишь, верно, нашу совместную работу в Витебске в 1917 году?.. Я припоминаю свою работу в пятой артиллерийской мастерской, припоминаю технику распространения «Правды», сбор денежных средств и т. д. Каждое большевистское слово воспринималось тогда как нечто незыблемое, святое… Вспоминаю, как ко мне подошел член комитета тов. Шифрес[1] и сказал: «Нам необходимо, товарищ Ежов, организовать во всех частях ячейки, вы будете работать со мной». Шел я тогда в казарму и ног под собой не чувствовал — мне поручили серьезную работу!
Затем вспоминается время военного сбора и другие яркие боевые моменты Октября. Как-то ты ко мне подошел и от имени комитета похвалил мою деятельность — в тот момент я был на «десятом небе». С удовольствием припоминаю, как по поручению комитета я наладил связь с заключенными нашими товарищами…
Но больше всего мне запомнился Великий Октябрьский переворот и наша встреча в первом штабе. Ты, заметив меня, быстро подошел и, пожав мне руку, несколько раз крепко поцеловал. Этого мгновения, великого и счастливого, я никогда не забуду»{26}.
Приведенный фрагмент письма содержит, на наш взгляд, важные детали, позволяющие понять особенности психологического склада его автора. По-видимому, Ежов не особенно высоко оценивал свои способности и возможности. Наверное, и маленький рост (157 см) тоже не прибавлял ему уверенности в себе. Поэтому привлечение к участию в каком-нибудь важном и ответственном деле воспринималось им как огромное доверие, которое нужно оправдать во что бы то ни стало. Такое отношение к порученному делу способствовало постепенному развитию у Ежова своего рода исполнительского фанатизма, о чем свидетельствует характеристика, которую много лет спустя дал ему один из его непосредственных руководителей, И. М. Москвин.
«Я не знаю, — говорил он, — более идеального работника, чем Ежов. Вернее не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться. Иногда существуют такие ситуации, когда невозможно что-то сделать, надо остановиться. Ежов — не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить…»{27}
Похоже, что фанатичная исполнительность Ежова и объясняет во многом, почему именно на нем и остановился сталинский выбор, когда диктатору потребовался человек, готовый безоговорочно выполнять любые его поручения. И Ежов в очередной и последний раз сумел тогда оправдать оказанное ему «доверие».
В 1914 году, спасаясь от начавшейся войны, родители Ежова переселились в Вышневолоцкий уезд Тверской губернии. Теперь, получив отпуск по болезни, сюда направился и Ежов. Восстановив здоровье и отдохнув, он принялся за поиски работы, в результате чего оказался в расположенном в десяти километрах от Вышнего Волочка селении Ключино, на стекольном заводе Болотина, точнее бывшем заводе Болотина, поскольку после Октябрьской революции предприятие было у владельца отобрано.
Завод, как и вся стекольная промышленность России, переживал тогда не лучшие времена. Не связанная с военными заказами отрасль, постоянно сталкивающаяся с нехваткой сырья, рабочих рук, транспортными проблемами и т. д., постепенно деградировала, следствием чего явилось резкое сокращение стекольного производства. Уже к концу 1916 году на заводе Болотина из четырех стекловаренных печей действовала лишь одна. За 1917–1918 гг. ситуация, естественно, не улучшилась, так как в результате социально-экономической политики новых властей хозяйственная жизнь и страны в целом и отдельного предприятия в частности была окончательно дезорганизована. В единственной из работающих печей рабочие время от времени, заготовив всем коллективом дрова, варили оконное стекло, которое затем обменивали в деревнях на хлеб и картофель.
На заводе Ежов, по словам его брата, работал охранником. Правда, сам Ежов позднее в анкетах указывал, что выполнял на предприятии обязанности председателя и секретаря заводского комитета профсоюза, а по партийной линии — заведующего партийным клубом{28} . Учитывая, однако, его любовь к приукрашиванию своей биографии, можно предположить, что и эти утверждения, скорее всего, являются очередными фантазиями на биографические темы.
Но кем бы Ежов на заводе Болотина ни трудился, закончилось все это в апреле 1919 г., когда партия призвала его стать на защиту социалистического отечества, которое в тот момент подвергалось очередному испытанию на прочность на фронтах длящейся уже больше года Гражданской войны.
В результате начавшегося в марте 1919 г. наступления войск адмирала Колчака на Восточном фронте, обстановка здесь значительно осложнилась, и уже к середине апреля был утерян контроль над территорией в 300 тысяч квадратных километров, на которой проживало свыше пяти миллионов человек.
В этих условиях было принято решение о проведении общепартийной мобилизации и направлении в армию не менее 10–20 % коммунистов. Одновременно профсоюзным организациям было рекомендовано провести проверочную регистрацию своих членов и отправить на фронт тех, без кого можно обойтись на производстве.
Сочетание всех этих обстоятельств и привело к тому, что пробывший на «гражданке» чуть больше года Ежов снова оказался под ружьем. В 1937 году в многотиражке стекольного завода, называвшегося тогда уже «Красный май», появилось идиллическое описание сцены прощания Ежова с товарищами по работе.
«Когда над всей Россией нависла темная туча белогвардейщины и интервентов, — вспоминала одна из работниц, — Николай Иванович по зову партии первым пошел с завода на защиту нашей великой страны. Я никогда не забуду последние прощальные слова товарища Ежова. Когда мы, молодежь, собрались вместе, он встал и тепло сказал: «До свидания, товарищи! Меня зовет партия. Я уезжаю защищать ваше счастливое будущее»{29}.
С этими, а может быть, с какими-то другими словами, которые уже никогда не станут известны, Ежов покинул стекольный завод и отправился на войну с Колчаком.
Глава 4
Военный комиссар
