— Вассалам Соука.
— Зачем?
— Чтобы объявить им о назначении нового графа через месяц. Я приглашаю тех, кто может приехать ко двору для принесения присяги. Тем, кто приехать не сможет, приказываю встретить лорда Рэннальфа со всем почтением и верно служить ему.
Юстас нахмурился, его красивое лицо исказилось гримасой. На первый взгляд он был очень похож на своего отца — такой же высокий, белокурый, крепкого сложения, но при ближайшем рассмотрении черты его лица оказывались куда менее располагающими. Подбородок был тяжелее, тонкогубый рот плотно сжат. Еще больше различий было в верхней части лица. У Стефана был большой лоб, и залысины только увеличивали его, что выдавало благородное происхождение, а милостивое выражение его больших, навыкате глаз подчеркивало это благородство. В целом Стефан казался тем, кем и был на самом деле, — добрым и благородным человеком с самыми лучшими намерениями.
Невзирая на внешнюю похожесть, Юстас не производил такого впечатления. Возможно, виной тому была копна белокурых жестких курчавых волос, которые, беспорядочными прядями спадая на широкий лоб, делали его отталкивающе низким. Было еще что-то в глазах, что выдавало коварство, — какой-то отблеск жадного огня. Когда на его губах отсутствовала заученная, но обманчивая улыбка, выражение лица Юстаса говорило о том, что его обуревают опасные страсти.
— Разве недостаточно, — проворчал юноша, — что ты сделал ему такое предложение? Пусть сам разбирается с вассалами. Или он заслужил твое расположение дерзким и непочтительным поведением?
Стефан добродушно улыбнулся.
— Если бы Рэннальф Тефли сказал хоть одно почтительное слово, я бы тут же прислал к нему лучшего лекаря, считая его смертельно больным. — Он посерьезнел, и тревожная морщинка омрачила его чело. — Сын мой, он достоин любой моей милости, любого подарка, потому что сберег тебя для меня.
— Сберег меня! — выдохнул Юстас, стараясь не закричать. — Он опозорил меня! Все слышали, как я говорил, что возьму Девайзес или умру. Он лишил и тебя уважения. Если бы не его грубое вмешательство, я бы захватил Анжуйца после выхода из Йорка или заманил бы его в ловушку в Дарслей. Он советовал быть осмотрительным, медлил и был настолько осторожен, что мы дотянули до того, что упустили победу. Говорю тебе, он предатель и его осторожность и медлительность послужили на благо Генриху.
— Дитя мое, я понимаю твое горькое разочарование. Но в том, что ты не взял Генриха, нет ни твоей, ни его вины. Такое случается на войне, и даже не раз. Пойми, Юстас, мое мнение основано не только на словах Рэннальфа, хотя я доверяю ему бесконечно. Все, кто находился тогда рядом с тобой, согласны, что у него не было другого выхода.
— Все трусы!
— Нет, Юстас, это не так. Они храбрецы, и Рэннальф особенно. Если помнишь, я сражался и с ним, и против него. Умоляю, попридержи язык. Подумай, как устойчиво сейчас наше положение. В стране мир. Херефорд и Честер заседают в совете…
— Чтобы поднять восстание!
Безысходная грусть появилась в глазах Стефана, но он улыбнулся вновь.
— Пока они здесь, мы по крайней мере знаем, что они замышляют. В прошлый раз, когда я прогнал их со двора как предателей, они оставили притворство и подняли против нас войска. Не следует тебе всегда выискивать отрицательные стороны. Может быть, если мы будем великодушны и простим их, в этот раз они не нарушат клятвы.
Юстас приоткрыл рот, чтобы возразить, но промолчал. Его переполняли горький стыд и страдание, которое невозможно высказать словами. Его отец, как всегда, полон несбыточных надежд, видит только хорошее в людях и снова обманывается. Его надувают, играют на его чувствах, а он не становится мудрее. Что за радость быть сыном короля Англии, сыном короля, но не наследником престола. Даже это упустил отец, пообещав при всех сделать Генриха наследником, тайно надеясь, если только Стефан способен сделать что-то тайно из-за своей чрезмерной открытости, обойти данное обещание. И все это знают! Что за радость быть сыном того, кто мог бы стать самым могущественным и почитаемым человеком в стране, а превратился в постоянный объект насмешек.
Глаза Юстаса наполнились слезами. Если бы отец умер — эта излюбленная тема для анекдотов в Англии, этот король, который не был королем, — сильная рука с помощью наемников могла бы сплотить королевство в мощный кулак. Нужно только вырвать с корнем главный оплот мятежников — Честер, Херефорд и Глостер. Сейчас это было бы нетрудно. Когда все мятежники собрались здесь, при дворе, — кинжал под покровом ночи, «случайная» стрела на охоте, яд в кубок — и все готово. Однако тысячу раз бесчестный, нарушавший свои обещания отец называет такие мысли низкими. Никто не осмелился бы назвать Юстаса бесчестным, если бы его отец был мертв.
Тем временем Стефан дал знак писцам удалиться. Если Юстасу неприятно слышать об этих распоряжениях, их можно будет сделать в другом месте и в другое время. Слишком горяча сейчас кровь мальчика из-за Рэннальфа, глупо его мучить. Стефан некоторое время молча изучал лицо сына, а потом встал и с любовью обнял его.
— Возлюбленный мой сын, не давай своим страданиям вызывать гнев против меня. Я не всегда поступаю правильно, но стремлюсь только к хорошему.
Мгновение Юстас был безучастным в его объятиях, но лишь мгновение. Он обнял отца, неистово прижал его к себе, как бы защищая, и разразился рыданиями.
— Ну-ну, сын мой, отчего ты плачешь?
— Я боюсь, отец, боюсь самого себя, У меня такие мысли! Не знаю, какое зло овладевает мной. Я не хочу, чтобы ты умер раньше меня!
— Дитя мое, — утешал Стефан, стараясь не выдать своего потрясения услышанным, — на то воля Господа, веление природы, что отцы должны умирать раньше сыновей. Если ты любишь меня, не желай мне величайшей скорби, которую знает человек. Любую потерю я могу вынести, только не потерю детей. Когда умер твой брат, это было давно, но мое сердце до сих пор обливается кровью. Я подумал, что, если такое случится еще раз, я этого не переживу. — Стефан сильнее прижал к себе сына. — Не глупы ли мы? В прошлом году мы весело прощались, собираясь на войну. А сейчас, когда царит мир, плачем и говорим о смерти. Выйдем наружу, а то мы засохнем от сидения взаперти.
Королева в эту минуту чувствовала то же самое, что и муж, — двор зачах от зимнего заключения. Мод сидела в окружении вышивающих женщин. Обычно оживленные, они были словно сонные мухи, на всех лицах лежала тень неизбывной скуки. Однако, когда они открывали ставни, чтобы вдохнуть немного свежего морозного воздуха, лица их оживали, глаза отыскивали признаки приближающейся весны — набухшие почки на деревьях, пробивающиеся островки слабенькой еще травы.
Сначала редко, потом все чаще, по мере того, как проходили последние недели февраля и наступали первые мартовские дни, вспыхивали разговоры о хозяйстве. Сейчас, должно быть, на юге уже пашут землю, а севернее почва лишь оттаивает, но скоро начнется сев. В душах этих разодетых в меха и драгоценности женщин и одетых в доспехи воинов жила неистребимая любовь к земле. Само по себе это было неплохо, но Мод понимала, что это также и опасно. Беда в том, что рыцари и их дамы были слишком далеки от земли. Они, ухитрялись довольно точно определять, разные сезоны, но не были сельскими сквайрами. Эти люди никогда не нашли бы удовлетворения, руководя крестьянами, и не отдались бы даже ради забавы сельской работе. Они слишком отдалились от земли, чтобы находить удовольствие в том, чтобы решать, какое зерно лучше сеять или как часто свежевать скот. Эти сельские радости могли привлечь их внимание, но очень ненадолго. Поэтому весеннее беспокойство, которое в основном происходило от неудовлетворенного желания деятельности, могло привести их к поискам других отдушин. Мод знала этих людей и понимала, что первая отдушина, к которой они будут стремиться, потому что не раз прибегали к ней, — это война. Поля соседа всегда кажутся зеленее, скот жирнее, крепостные покорнее, любой невинной шутки достаточно, чтобы мужчины схватились за оружие.
Время первой вспашки и сева было самым опасным. Если бы она могла продержать двор до спокойных дней апреля, то огромное желание что-то делать прошло бы. Годом раньше надобности в таких затеях не было — верным королю баронам представилась отличная возможность выплеснуть энергию. Именно тогда Херефорд собрал войска, чтобы возродить междоусобную войну. В этом году сильных мятежей не было.
