Совсем недавно погода одарила нас почти непрерывным дождем, зарядившим примерно на три недели, и я превратился, по выражению мистера Манталини, в какое-то дьявольски сырое, продрогшее, неприятное существо.
Наш сосед время от времени выходит в садик позади дома и говорит, что для урожая это очень хорошо, — не то, что он выходит в садик, а то, что держится такая погода. Он ничего не смыслит в этих делах, но стоило ему завести прошлым летом парниковую раму для огурцов, как он уже причислил себя к знатокам сельского хозяйства и все время говорит подобные глупости, воображая, что вся улица принимает его за удалившегося на покой агронома, Остается только надеяться, что хоть в этом он прав и что погода действительно чему-то благоприятствует, ибо мне она наносит только урон. Она портит мне и одежду и характер. Последнее я могу себе позволить, потому что характера у меня хватает, но у меня болит сердце, когда я вижу, как мои любимые шляпы и брюки преждевременно старятся и портятся в этом холодном мире дождей и снегопадов.
А мой новый весенний костюм… Какой это был замечательный костюм! Но теперь он до такой степени забрызган грязью, что я не в состоянии спокойно смотреть на него.
Это все Джим виноват. Я бы ни за что не вышел из дому в тот вечер, если бы не он. Я как раз примерял костюм, когда вошел Джим. Он с диким воплем всплеснул руками, как только увидел его.
— Дождались наконец! — закричал он.
Я спросил:
— Сзади хорошо сидит?
— Потрясающе, дружище! — воскликнул он. И затем осведомился, собираюсь ли я куда-нибудь.
Сперва я сказал «нет», но перед Джимом трудно было устоять. Он уверил меня, что человек в таком костюме не имеет права сидеть дома.
— У каждого гражданина, — заявил он, — есть свои обязанности по отношению к обществу. Каждый должен способствовать всеобщему счастью по мере своих сил. Выйди из дома и дай девочкам полюбоваться на этот сногсшибательный видик!
Джим вечно употребляет какие-то немыслимые словечки. Не знаю, где он их набрался. Не у меня, во всяком случае.
— Ты думаешь, девушкам в самом деле понравится? — спросил я.
Джим заявил, что они получат настоящее удовольствие, не меньшее, чем от загородной прогулки.
Это решило вопрос. Вечер был чудесный, и я пошел.
Когда я вернулся, я разделся, натер все тело водкой, опустил ноги в горячую воду, поставил на грудь горчичник, съел тарелку горячей каши, выпил стакан коньяку с кипятком, смазал нос салом и лег в постель.
Эти срочные и энергичные меры плюс крепкий от рождения организм спасли мне жизнь, но что касается костюма!.. Костюма нет, есть грязевой щиток, снятый с извозчичьей пролетки.
А как мне нравился этот костюм!.. Но так бывает всегда. Стоит мне особенно полюбить что-то, как с объектом моей любви обязательно что-нибудь стрясется. У меня была в детстве ручная крыса, и я любил ее так, как только мальчишка способен любить старую водяную крысу. И в один прекрасный день она свалилась в большую миску крыжовенного киселя, который остывал на кухне; никто не знал, куда девалась бедняжка, пока не стали накладывать всем по второй порции.
Особенно я ненавижу дождливую погоду в городе. Я, собственно, не столько против дождя, сколько против грязи, потому что, по-видимому, обладаю для нее какой-то неотразимой притягательной силой. В ненастный день мне достаточно только показаться на улицу, и я уже наполовину покрыт грязью. Всему виной то, что некоторые из нас слишком привлекательны, как сказала старушка, когда в нее ударила молния. Другие люди могут выходить из дому в непогоду и часами прогуливаться по улицам, оставаясь совершенно чистыми, а я лишь перейду дорогу, и на меня уже просто стыдно глядеть (как говаривала моя покойная мама, когда я был еще мальчиком). Если во всем Лондоне окажется всего лишь один- единственный комочек грязи, я убежден, что отобью его у всех соискателей.
Мне бы хотелось отвечать грязи такой, же привязанностью, но боюсь, что этого никогда не будет. Меня страшит то, что люди называют «характерными особенностями Лондона». Если на улице грязно, я весь день чувствую себя таким несчастным и мокрым, что испытываю подлинное блаженство, когда могу наконец раздеться и лечь в постель, подальше от этой гадости. В ненастную погоду все не ладится. Не знаю, почему, но в ненастную погоду мне всегда кажется, будто на улицах больше собак, детских колясок, кэбов и ломовиков, чем обычно, и все они гораздо чаще путаются у меня под ногами, и что все люди невыносимо противны (кроме меня, конечно), и я невольно впадаю в бешенство. Притом в дождь я всегда почему-то несу гораздо больше вещей, чем в хорошую погоду; а если у вас в руках сумка, три свертка и газета, и вдруг начинает идти дождь, то, сами понимаете, открыть зонтик почти невозможно.
Это напомнило мне, кстати, о другом виде погоды, который я не выношу, — об апрельской погоде (так называемой апрельской, потому что она всегда наступает в мае). Поэты считают ее прелестной. Она сама не знает, какой она будет через пять минут, и потому они сравнивают ее с женщиной; в этом якобы и заключается ее очарование. Я лично ее не одобряю. Подобная молниеносная переменчивость, возможно, и хороша в девушке, — видимо, необыкновенно приятно иметь дело с особой, которая сейчас улыбается неизвестно чему, а через минуту проливает слезы по той же самой причине, а потом хихикает, а потом дуется, которая одновременно груба и нежна, угрюма и весела, шумлива и молчалива, вспыльчива и невозмутима, страстна и апатична. (Имейте в виду, — это не мои слова. Это все поэты. И еще говорят, что они знатоки в подобных делах!) Но у погоды недостатки такой системы более заметны. От слез женщины вы не промокнете, а от дождя наверняка; ее холодность не доведет вас до астмы и ревматизма, а холодный восточный ветер на это способен. Я могу подготовиться к нормальной плохой погоде и как-то мириться с ней, но этакая мешанина не по мне. Меня раздражает ярко-голубое небо над моей головой, если я иду насквозь промокший; никакие нервы не выдерживают, когда после проливного дождя солнце выходит, улыбаясь, из-за туч и как бы говорит: «Господи боже ты мой, неужели вы и вправду промокли? Удивительно, честное слово. Да ведь я только пошутило!»
Апрель в Англии не дает вам времени даже на то, чтобы открыть или закрыть зонтик, особенно если он «автоматический», — зонтик, конечно, а не апрель.
Я купил однажды «автоматический зонтик» в апреле месяце; ну и повозился я с ним! Мне нужен был зонт; я зашел в один из магазинов на Стрэнде и сообщил там об этом, на что мне ответили:
— Пожалуйста, сэр. Какого рода зонтик вы хотели бы приобрести?
Я сказал, что мне хотелось бы иметь зонтик, который защищал бы меня от дождя и не позволял забывать себя в поезде.
— Попробуйте купить «автоматический зонтик», — предложил продавец.
— Что это еще за «автоматический зонтик»? — спросил я.
— Изумительное изобретение, сэр, — с энтузиазмом сообщил продавец. — Он сам открывается и закрывается.
Я купил такой зонтик, и оказалось, что продавец меня не обманул. Зонт действительно открывался и закрывался сам. Он был совершенно неподвластен мне. Когда начинался дождь, — что происходило в то время через каждые пять минут, — я пытался заставить это сооружение открыться, но оно было неподвижно; я вынужден был останавливаться и вести борьбу с этим проклятым предметом, встряхивая его и всячески его ругая, а дождь продолжал лить в это время как из ведра. Но лишь только дождь прекращался, эта дурацкая штука, резко дернувшись, внезапно открывалась и ни за что снова не закрывалась. В результате мне приходилось шагать под чистым синим небом с раскрытым зонтом над головой, мечтая о том, чтобы опять пошел дождь и меня бы уже никто не принимал за сумасшедшего.
А если зонт и закрывался, то совершенно неожиданно, и при этом он непременно сбивал у меня с головы шляпу.
Не знаю, в чем тут дело, но факт остается фактом — никогда человек не бывает так смешон, как в тот момент, когда он теряет шляпу. Стоит вам внезапно заметить, что вы остались с непокрытой головой, как вас охватывает ощущение мучительной беспомощности — одного из самых жестоких недугов, каким подвержена человеческая плоть. А потом начинается дикая погоня за шляпой. Вместе с вами мчится возбужденная собачонка, вообразившая, что с ней играют, и вы обязательно сбиваете с ног несколько, ни в
