— Поедемте со мной, — говорит он, — вы добрый человек, поедемте со мной. Я не могу ехать один.
Он был прав. В таком состоянии он бы угодил под копыта лошадей, не успев выйти на улицу.
— Ну что ж, — говорю я, — если хозяин отпустит…
— О, он не может не отпустить вас, — ломая руки, воскликнул молодой человек. — Скажите ему, что речь идет о счастье целой жизни, скажите ему…
— Я скажу ему, что речь идет о лишнем полсоверене по счету, — говорю я, — это больше поможет делу.
Так оно и было, и не прошло и двадцати минут, как я, молодой Милбери и щенок в корзине сидели в вагоне третьего класса, направляясь в Бирмингам. Тут я представил себе все трудности нашего предприятия. Предположим, по счастью окажется, что я прав; предположим, щенка действительно везли на выставку в Бирмингам; предположим, нам еще более посчастливится, и на вокзале нам скажут, что там видели джентльмена с такой корзинкой, как наша, приехавшего поездом в пять тринадцать; а дальше что? Может быть, нам придется опрашивать всех извозчиков в городе, и к тому времени, когда мы найдем ребенка, окажется, что уж незачем трудиться распаковывать его. Ну, конечно, я не собирался болтать о том, что было у меня на уме. По-моему, бедняга отец чувствовал себя так плохо, что дальше некуда. Мое дело было вселить в него надежду. Поэтому, когда он в двадцатый раз спросил меня, думаю ли я, что он еще увидит своего ребенка живым, я сердито оборвал его.
— Да не мучайтесь вы так, — говорю я. — Бы еще вволю насмотритесь на своего малыша. Дети не так-то легко пропадают. Только в пьесах люди готовы взять на себя заботу о чужих детях. Я в своей жизни знавал множество прохвостов, но даже худшему из них я не пожелал бы иметь дело с десятком-другим чужих младенцев. Не обольщайтесь, будто кто-то похитил его у вас. Поверьте мне, тот, к кому он попал, не успокоится до тех пор, пока ему не удастся вернуть ребенка законному владельцу.
Такая болтовня подбодрила его, и когда мы приехали в Бирмингам, он был гораздо спокойнее. Мы набросились на начальника станции, а тот на всех носильщиков, которые находились на платформе, когда прибыл поезд пять тринадцать. Все в один голос утверждали, что из этого поезда не выходил джентльмен с бельевой корзиной. Начальник станции оказался человеком семейным, и когда мы все ему объяснили, он посочувствовал нам и телеграфировал в Бенбери. Кассир в Бенбери помнил, что на этот поезд брали билеты три джентльмена. Одним из них был мистер Джессоп — торговец хлебом, другим — неизвестный, взявший билет в Вулфхэмптон, а третьим был сам молодой Милбери. Дело, казалось, становилось безнадежным, как вдруг мальчишка-газетчик, слонявшийся вокруг, вмешался в разговор.
— Я видел одну старуху, — говорит он, — которая болталась около вокзала и нанимала кэб. У нее была корзина, как две капли воды похожая на вашу.
Я думал, юный Милбери бросится мальчишке на шею и расцелует его. С помощью мальчика мы принялись допрашивать извозчиков. Нетрудно приметить старенькую леди с бельевой корзиной в руках, и мы узнали, что она поехала во второразрядную гостиницу на Астор-род.
Остальные подробности мне рассказала горничная. По-видимому, старушка по-своему переживала не меньше, чем мой джентльмен.
Корзинку нельзя было поставить в кэб и пришлось водрузить ее на крышу. Леди очень беспокоилась и, так как шел дождь, заставила извозчика накрыть корзинку фартуком. Снимая ее с кэба, они уронили ее на мостовую, отчего ребенок проснулся и заплакал.
— Боже мой, мэм, что это? — воскликнула горничная. — Там ребенок?
— Да, милая, там мой малыш, — ответила леди, которая, по-видимому, любила пошутить и была веселой старушкой, по крайней мере в то время она еще была веселой.
— Бедняжка… Надеюсь, его не ушибли.
Леди заказала комнату с камином. Слуга внес корзину и поставил ее на коврик. Леди сказала, что она и горничная обо всем позаботятся, и выставила слугу. К этому времени, рассказывала мне девушка, младенец ревел, как пароходная сирена.
— Душечка, — говорила старушка, возясь с веревкой, — не плачь, мамочка сейчас развяжет корзинку.
Затем она повернулась к горничной:
— Пожалуйста, откройте мою сумку. Вы найдете там бутылку молока и собачьи галеты.
— Собачьи галеты! — воскликнула горничная.
— Да, — смеясь ответила старушка, — мой малыш любит собачьи галеты.
Девушка открыла сумку; там действительно была бутылка молока и несколько собачьих галет. Она стояла спиной к леди, когда услышала легкий стон и стук, заставивший ее обернуться. Старушка лежала, простершись на ковре, — мертвая, как показалось горничной. Ребенок сидел в корзине, вопя благим матом. Растерявшаяся девушка, не соображая, что делает, сунула младенцу галету, за которую тот жадно ухватился. Тогда горничная стала приводить в чувство леди. Примерно через минуту старушка открыла глаза и огляделась. Ребенок увлекся галетой и успокоился. Леди взглянула на малыша, отвернулась и спрятала лицо на груди у горничной.
— Что это такое? — испуганным шепотом спросила леди. — Там, в корзине?
— Там ребенок, мэм, — ответила девушка.
— Бы уверены, что это не собака? — спросила старушка. — Посмотрите хорошенько.
Девушка стала нервничать и пожалела, что осталась наедине с этой старой леди.
— Не могла же я принять собаку за ребенка, мэм, — выговорила она. — Это — дитя, человеческое дитя.
Старушка тихо заплакала.
— Меня постигла божья кара, — сказала она. — Я разговаривала со щенком так, точно это был крещеный младенец, и теперь вот что случилось мне в наказание.
— Что же случилось? — спросила горничная, которую, естественно, все больше и больше интересовала эта история.
— Не знаю, — продолжая сидеть на полу, сказала леди. — Если все это не сон и я не сошла с ума, то два часа назад я выехала из своего дома в Фартингхо с корзинкой, в которой был годовалый бульдог. Вы видели, как я открыла корзинку, и вы видите, что там такое.
— Не бывает таких чудес, чтобы бульдоги превращались в ребятишек, — заметила горничная.
— Я не знаю, как это получилось, — проговорила старушка, — и не понимаю, что это значит, но я знаю, что выехала я с бульдогом, а он каким-то образом превратился вот в это.
— Кто-то подсунул его вам, — сказала горничная. — Кто-то хотел избавиться от своего ребенка, вытащил вашего щенка и сунул в корзину младенца.
— Это, должно быть, были необыкновенно ловкие люди, — сказала старушка.
— Я не спускала с корзинки глаз, если не считать, что в Бенбери я зашла в буфет выпить чашку чая; но я отсутствовала не больше пяти минут.
— Вот тогда-то они все и проделали, — заявила горничная. — Ловкая работа!
Леди внезапно ясно представила себе, в каком положении она оказалась, и вскочила на ноги.
— Хорошенькое дело! — воскликнула она. — Я — незамужняя женщина и живу в деревне, где полно сплетниц. Это ужасно!
— Чудесный ребеночек! — заметила горничная.
— Может быть, вы хотите взять его себе? — спросила леди, но девушка ответила, что она этого не хочет.
Старушка села и принялась обдумывать положение. Чем больше она думала, тем хуже себя чувствовала. Горничная убеждена, что, не появись мы вовремя, несчастная сошла бы с ума. Когда в дверях показался слуга и сообщил, что внизу какой-то джентльмен с бульдогом спрашивает о ребенке, она обвила руками шею слуги и чуть не задушила его в объятиях.
Мы успели на поезд в Уорвик и, к счастью, вернулись в гостиницу за десять минут до прихода миссис Милбери. Всю дорогу мистер Милбери держал ребенка на руках. Он предложил мне оставить себе корзину и дал мне еще полсоверена, намекнув, чтобы я держал язык за зубами, что я и сделал.
Я думаю, что он не стал рассказывать матери младенца о том, что случилось, а если рассказал, тем хуже для него: так ему, дураку, и надо.
