– Это еще что такое? – спросил он.
– Гусь, – ответил я. – Вы можете получить его по дешевке.
В тот же миг он схватил гуся за шею и швырнул в меня. Я попытался увернуться, но он угодил мне в висок. Если вам никогда не запускали в голову гусем, то вы и представления не имеете, как это больно. Я подобрал гуся и в свою очередь кинул в него, но тут появился полицейский со своим обычным: «Что за беспорядки?»
Я объяснил в чем дело. Тогда хозяин вконец разъярился и завопил на всю округу:
– Вы только поглядите! – кричал он. – Скоро полночь, и у нас в магазине еще семь дюжин непроданных гусей, а этот болван приходит и спрашивает, не куплю ли я еще одного.
Тут я понял, что затея моя преглупая, и, последовав совету полицейского, тихонько удалился, захватив с собой птицу.
«Придется его кому-нибудь отдать, – сказал я себе. – Найду какого-нибудь достойного бедняка и подарю ему эту проклятую птицу». Мне попадалось на – встречу множество людей, но ни один из них не выглядел достаточно достойным. Может быть, не там я их искал, где нужно, или не в тот час, только все, кого я встречал, казались мне недостойными гуся. Проходя по Джадд-стрит, я предложил его какому-то голодного вида субъекту. Оказалось, что это просто пьяный забулдыга. Он так и не понял, чего я от него хочу, и долго шел за мной и во весь голос поносил меня, пока не свернул по ошибке на Тэвисток – плейс, где погнался за другим прохожим, продолжая выкрикивать ругательства. На Юстон-роуд я остановил какую-то девчонку, совершенного заморыша, и стал упрашивать ее взять гуся. Она ответила: «Еще чего!» – и побежала прочь. Я слышал, как она пронзительным голосом орала мне вслед: «Украл гуся! Украл гуся!»
Я обронил сверток, когда шел по малоосвещенной части Сеймур-стрит, но какой-то прохожий подобрал его и вернул мне. Я уже не мог больше объяснять и оправдываться. Я дал ему монетку в два пенса и побрел со своим гусем дальше. Кабачки уже закрывались, и я заглянул еще в один, чтобы в последний раз выпить. Правда, я и без того уже порядком нагрузился, ведь мне, человеку непривычному, довольно и стаканчика пива. Но на душе у меня было скверно, и я надеялся, что это меня подбодрит. Кажется, я выпил джину, к которому испытываю крайнее отвращение.
Я решил забросить гуся в Оукли-сквер, но полицейский не сводил с меня глаз и дважды прошел за мной вдоль всей ограды.
На Голдинг-роуд я хотел было закинуть гуся в подвал, но мне опять помешал полицейский. Казалось, вся ночная смена лондонской полиции только тем и была занята, как бы помешать мне избавиться от гуся.
Полицейские проявляли к нему такой интерес, что мне подумалось, уж не хотят ли они сами его получить. Я подошел к одному из них на Кэмден-стрит и, назвав его «Бобби», спросил, не нужно ли ему гуся.
– Чего мне не нужно, так это вашего брата, нахалов, – ответил он внушительно.
Это было такое оскорбление, что я, разумеется, не стерпел и что-то ему возразил. Что тут произошло, я не помню, но кончилось все тем, что он объявил о своем намерении забрать меня.
Я ускользнул от него и помчался стрелой по Кинг-стрит. Он засвистел в свисток и кинулся следом. Какой-то человек выскочил из парадного на Колледж-стрит и пытался меня остановить. Но я мигом с ним расправился, ударив его головой в живот, пересек Кресчент и через Бэтт-стрит понесся обратно на Кемден-роуд.
На мосту через канал я оглянулся и увидел, что меня никто не преследует. Я бросил гуся через парапет, и он с плеском упал в воду.
Со вздохом облегчения я свернул на Рэндолф-стрит, как вдруг стоявший там констебль схватил меня за шиворот. Я горячо спорил с ним, когда, запыхавшись, подбежал тот первый дуралей. Они заявили, что мне лучше всего объяснить дело инспектору; я был того же мнения.
Инспектор спросил меня, почему я убежал, когда первый констебль собирался арестовать меня. Я ответил, что не хотел провести рождество в кутузке, но это показалось ему слабым аргументом. Он спросил меня, что я бросил в канал. Гуся, ответил я. С чего это мне вздумалось бросать гуся в канал, спросил он. А с того, что я сыт по горло этим зверем, ответил я. Тут вошел сержант и доложил, что сверток удалось выудить. Они немедленно развернули его на столе у инспектора. В свертке был мертвый ребенок.
Я объяснил им, что это вовсе не мой сверток и не мой ребенок, но они даже не скрывали, что не верят мне.
Инспектор сказал, что случай этот слишком серьезен, чтобы отпустить меня на поруки, но, поскольку я не знал в Лондоне ни одной живой души, это меня как-то не тронуло. Я попросил их послать телеграмму моей невесте с уведомлением, что не по своей воле я задерживаюсь в городе и проведу рождество так тихо и спокойно, как не мог и желать.
В конце концов дело прекратили за недостатком улик, и на мне осталось только обвинение в пьянстве и нарушении общественного спокойствия. Но я потерял службу и невесту. С тех пор я видеть не могу гусей.
Мы подъезжали к Ливерпуль-стрит. Он собрал свои вещи и попытался надеть шляпу. Но шишка от подковы никак не давала ему нахлобучить шляпу, и он с грустью положил ее обратно на скамейку.
– Да, – промолвил он тихо, – не скажу, чтоб я очень верил в счастье.
Примечания
1
Намек на эпизод из аллегорической повести Бэньяна «Путь паломника» (1678), где герой бьется с духом зла Аполлионом.
