Стоянка зашевелилась. Люди, пережившие кошмар последних дней и смертельную ночную схватку, поднимались, чтобы опять продолжить борьбу за жизнь.
Как и ожидал Андрей, за первый день почти ничего сделать не удалось. Только самое насущное: перенести стоянку на две сотни метров в сторону, на чистое место, разобраться с тем, что за добыча досталась им после татар, обуть и переодеть людей во все чистое – благо рухляди бандиты нахапали с избытком, – заготовить дрова и приготовить для всех нормальный, сытный и обильный ужин, к которому он даже разрешил вскрыть один бочонок с хмельным медом. Не очень много, но зато утром все поднялись уже довольно бодрые, а дети даже затеяли на поляне игру в пятнашки. Для них рабство, избиения, голод уже ушли куда-то в далекое прошлое.
За день бабы вырыли глубокую яму, кидая землю на сложенных рядом татар, перенесли в нее принявших муку за свободу свою сородичей, прочитали скромную молитву, укрыли найденными в телегах простынями и закопали, поставив сверху немудреный березовый крест. Врагов оставили слегка присыпанными. Не из уважения – просто, чтобы зверье к человечине не приучать.
– Вот и прибавилась на Руси еще одна безымянная могила, – перекрестился Андрей. Крестик поцеловать он не мог – пропал, татары украли. Искать его Зверев не стал, чтобы не вешать на шею замаранный погаными амулет. Уж лучше новый потом купить.
Вечером несчастных помянули корцом вина, выспались, а утром князь Сакульский велел запрягать телеги и седлать коней. Недавние рабы окончательно пришли в человеческий вид. Теперь можно было возвращаться домой.
Назад никто, естественно, пешим не шел, но до Курмышского брода ехали все равно четыре дня вместо трех. Гнать лошадей смысла не было, ведь они ни от кого не удирали. Андрею даже хотелось, чтобы какая- нибудь казанская сотня увязалась следом, попыталась снова захватить. Он ехал позади обоза, на задней телеге которого лежали пищали, и был бы не против разрядить несколько стволов в басурманскую конницу. Но возвращению русских никто не мешал.
Зато на заставе их встретили восторженными криками, объятиями. Боярин Цепела, занявший место Андрея, даже расщедрился на угощение – по кубку вина каждому, даже смердам.
– Ты ли это, князь Сакульский? – после первых приветствий внимательно рассмотрел он Зверева. – Надо же, как молод. А уже столько историй про тебя сказывают. Как же ты от татар ушел? Да еще с людьми и всей добычей!
– Дело обычное, – пожал плечами Андрей. – Вчера они нас, сегодня мы их. Так что броню ты, боярин, здесь не снимай. А то как бы завтра опять не они нас. Людей же я не вернул. Почитай, все в драке с погаными полегли. Вон всего три десятка уцелело.
– Из лап казанских хоть одного вырвать – и то слава. А ты три десятка спас! Батюшка твой вон ужо выкуп умчался собирать.
– Отец? – встрепенулся Зверев. – Он цел?
– Да цел, вестимо. В дозоре был, когда тут сотворилось. Вернулся, сказывал, а тут токмо мертвые лежат. Два десятка холопов побитых да боярин Савостьев с ними. А те, что от татар в камыш да в лес попрятались, они и поведали, что тебя, боярина Трошина и еще холопов многих повязали татары да с собой увели.
– Шестеро всего осталось, – вздохнул Андрей. – Да… Куда же мне теперь, боярин? Здесь с тобой оставаться?
– Помилуй, Господи, да что ты сказываешь, – перекрестился Цепела. – Кто же полонянина, из ига татарского возвернувшегося, на службу ставит? На четыре года от разряда освобождение положено и волость на кормление! Дабы силы, здоровье поправлял, от урона избавился. Все, княже, закончил ты ныне дела порубежные. Поезжай с Богом, отдыхай.
Обоз не спеша втянулся на лесную дорогу, к сумеркам добрался до наволока возле безымянного ручейка. Там путники переночевали, поутру двинулись дальше и незадолго до полудня добрались до Болобоново – деревеньки из пяти дворов. В полуверсте слева шагали по лугу ступенчатой линией мужики. За ними оставался совершенно лысый газон и ровные полоски свежескошенной травы. Мужики приостановились, проводили взглядами обоз и идущий за ним табун. Справа на отмели выполаскивали в реке белье бабы с задранными и завернутыми за пояс юбками. Они тоже выпрямились – и тут одна вдруг завизжала, бросив простынь в ручей, кинулась к дороге:
– Матя, Матя! Матренушка моя! Милая! Матя! Вернулась, кровинушка моя, вернулась, маленькая!
После этого к обозу рванулись и другие селяне, кто узнавая угнанных родственников, кто просто выкрикивая имена.
От крайней избы торопливо приковылял в одной рубахе опоясанный пеньковой веревкой старик, встал поперек дороги:
– Куда вы их гоните, бояре?
– Никуда, – пожал плечами Зверев. – Домой возвращаем. Как же так, отец? Вы, вижу, все по домам остались, живете спокойно, а они в лапах у татар оказались.
– Спрятаться не успели, боярин, – пожевал губами старик. – Кто далече был, кто набата не услышал. Я и вовсе не уходил, тут на лавочке набег пережидал. Токмо меня не взяли. Поганые иные и здоровкались даже. Не впервой грабят. Я уж годков десять, почитай, как прятаться перестал. – Он опять пожевал губы и вдруг низко поклонился: – Благодарствуем, боярин.
– Князь, старик! – поправил Шамша. – Князь Сакульский, а не боярин.
– Оставь, – отмахнулся Зверев. – А ты, отец, не беспокойся. Эти здороваться больше не вернутся. – Он привстал на стременах, оглянулся, громко приказал: – Звияга! Каждому, кто остается, по лошади из татарского табуна оставь!
– Не жирно будет? Смердам – да по коню? – подъехал боярин Трошин.
– А разве не эти смерды рядом с нами татарам глотки рвали? – поинтересовался Андрей. – Не жалей, боярин. Пусть хоть что-то хорошее у них после этого испытания останется. Прошли они ведь его, прошли.
Возле обоза начались слезы, бабий вой. Только теперь многие узнавали, что родичей и детей их больше нет, что они мертвы. Зверев вздрогнул, тронул коня. Старик быстро посторонился, и обоз двинулся
