Лютобора, а не из Библии почерпнул, и все же не утерпел:
– Твой духовник пусть сперва хотя бы кошку родит, а уж потом других уму-разуму учит.
– Да как ты можешь?! – возмутилась женщина. – Он себя всей жизнью, всей судьбой своей служению Господу посвятил, а ты его, не зная, поносишь.
– Ой, бедная моя голова, – поморщился Зверев. – Господь, помнится, завещал прародителям рода человеческого плодиться и размножаться. И много детей у твоего духовника? Ни одного? Значит, хреново служит.
– Трое у него детей. Мальчик и две девочки.
Это был нокаут. Выросший в двадцатом веке Андрей совсем забыл, что православные священники, в отличие от схизматиков, имеют право жениться и детей в большинстве своем имеют. Так что похоть Полинин священник себе все же дозволял. Но потом, конечно же, старательно замаливал. Небось власяницу весь день носил, вериги. А вечером – к попадье под одеяло, под теплый бочок…
– Ох, прости Господи, что за мысли идиотские мне спьяну в башку лезут?! – теперь искренне перекрестился Андрей. – Прости, Полина, это зеленый змий, а не я дурные речи ведет. Когда там князь пир собирается затеять?
– Да уж на стол накрывают.
– Тогда вот что, милая моя. Пришли мне Пахома и крынку сыта холодного. Баню, я надеюсь, нам еще не топили?
– Не слыхала о том…
– Это хорошо. Тогда я еще и ополоснусь…
Баня для Андрея была важна еще и тем, что топили ее у князя, разумеется, не чем попало, а дровами легкими, березовыми. И в печи не могли не остаться хотя бы мелкие угольки.
Рецепты старого волхва Лютобора были далеко не всегда приятны, но почти неизменно эффективны. Оставшись с Пахомом в бане, Зверев сожрал полгорсти растертого угля, запив его чуть сладковатым сытом, облился для бодрости двумя шайками холодной, воды, растерся щелоком, снова окатился – на этот раз для чистоты, – еще раз пожевал угля и, одеваясь, чувствовал себя уже вполне вменяемым человеком.
– Куда идти, знаешь? – поинтересовался у дядьки Андрей, застегивая крючки ферязи.
– А то, княже. Здравицы уж не раз кричали, на весь двор слышно.
– Отлично, – пригладил Зверев мокрую голову, уже поросшую коротким ежиком. – Бриться пора, я и забыл. Прямо отрок малой, а не боярин.
– Ничего, княже, под тафьей не видно, – протянул ему бархатную тюбетейку холоп. – Да и гости давно хмельные, не заметит никто. Пойдем.
Трапезная в усадьбе Друцких была вдвое больше, нежели у бояр Лисьиных, примерно с половину баскетбольной площадки. Посередине крышу поддерживал могучий столб, оштукатуренный и расписанный понизу зайцами, а поверху – раскинувшими крылья соколами. Стены же оставались бревенчатые. Слюдяные окна от духоты распахнули настежь: за столом, составленным в виде перевернутой буквы «Ш», собралось человек пятьдесят, не меньше. Правда, на той стороне, что напротив входа, спиной к окнам сидели всего восемь: Василий Ярославович, сам князь, его сын, а также четыре женщины: похожая на одетого в сарафан хомячка Полина, Анастасия – жена князя Юрия Друцкого, Прасковья – супруга Федора Юрьевича, и Елена – дочь князя. Их всех Андрей видел на соколиной охоте. А вот с сорокалетним на вид, с длинными, с проседью, волосами боярином он знаком не был. Глаза незнакомца были пронзительно-черные, нос острый и чуть загнутый, похожий на клюв коршуна, щеки впалые, на подбородке торчала короткая козлиная бородка. Скорее всего, чужестранец откуда-то из немецких земель. На Руси бояре волосы отпускали только в знак траура, да и бороды предпочитали не уродовать.
– Это он! – Увидев в дверях Зверева, князь Юрий хлопнул ладонями по столу, встал: – Вот он, муж племянницы моей, Полинушки, князь Сакульский! О прошлой весне под Островом един тысячу ляхов одолел!
– Ну, не тысячу, всего несколько сотен их было, – смутился от такого напора Андрей. – Да и не один я был. Федор Юрьевич, вот, тоже рядом бился.
– Было дело, – признал княжич. – Однако же вместе мы всего пару часов выстояли. Опосля я ушел рать для атаки собирать.
Все же было видно, что ему приятно: ратный товарищ друга не забыл, себе всю славу присвоить не пытается.
– Вы гляньте на него, – продолжил похвальбу хозяин дома. – Всего пару часов назад един четверть вина хлебного выпил, а ныне уже стоит, бодр и строен, ровно скакун туркестанский!
Насчет четверти князь, разумеется, загнул – трех литров Зверев никак не принял. Однако хвалить так хвалить – отчего и не приврать раза в три-четыре? Непонятно только, ради кого вельможный князь старается. Не для детей же боярских?
Андрей уже неплохо разбирался в нравах этого мира, чтобы понять, кто есть кто. Внизу стола обычно сидели люди самого низкого положения. Иногда туда даже нищенок и бродяг пускали, коли место и угощение на пиру оставалось. Сейчас здесь сидели крепкие мужики в атласных и шелковых рубахах, некоторые – в шитых катурлином душегрейках и поддоспешниках. Это, понятно, были холопы. Ближе к хозяину разместились гости с бритыми головами в тафьях, украшенных серебряным и золотым шитьем, парчой и шелком, в ферязях с самоцветами и дорогими вошвами, – ясно, дети боярские. Те, кто живет на землях князя, ходит под его рукой, выступает в походы и на смотры по его приказу. В дети боярские попадали те бояре, кто разорился, кто обеднел, кто оказался при дележе наследства с пустыми руками. Они могли происходить из самых знатных родов, но по сути – все равно являлись княжеской дворней. Во главе же стола место нашлось только для бояр вольных, для тех, кто отчет лишь пред Богом и государем держит. Перед дворней Друцкий распинаться не станет, да она и сама наверняка с ним в поход ходила, ей по чину положено. Перед Василием Ярославовичем сына нахваливать тоже глупо, он и так наследника любит. Получается… Неужели для иноземца старается?
– Что нам четверть? – подняв руки, Зверев небрежно тряхнул ладонями. – Разве с дороги согреться да усталость снять. А для настроения уж поболее выпить надобно.
