— Как букашку, — пошутил Уилсон.
— Да.
— Это ваше настоящее имя?
— По документам я Сьюзен, — ответила она. — Но люди зовут меня Крикет.
Под копной рыжих волос Уилсон заметил тяжелые золотые серьги, украшенные жемчугом и рубинами. Серьги выглядели испанскими, очень старинными, они свисали над тарелкой, когда Крикет при еде наклоняла голову. По ее словам, она трудилась в магазине оккультных наук, чтобы выручить подругу и заработать немного денег.
— «Колдрон сентрал» — это на самом деле не мое. Я знаю кое-что об оккультизме, и, мне кажется, у меня непредубежденный ум. Но вы бы только посмотрели на некоторых, приходящих с улицы! Они похожи на людей, только что выбравшихся из-под завала.
Уилсон почувствовал, как у него краснеют уши.
— Нет, нет, я не имею в виду вас, — спохватилась Крикет. — Вы кажетесь мне приятным и нормальным парнем, просто у вас много переживаний.
— Откуда вы знаете?
Крикет пожала плечами:
— Как бы там ни было, я ожидаю судно.
— Вы служите в торговом флоте?
— Я работаю на частных яхтах. Немного занимаюсь судовождением, содержу в порядке морские карты. Слежу, чтобы палубные матросы выполняли свои обязанности.
— Я понял, — кивнул Уилсон. — Вы морячка.
— Можно и так сказать, — согласилась Крикет. — Я совершила кругосветное плавание, как Магеллан.
— Магеллан его не совершил, — поправил Уилсон. — Туземцы схватили его на Филиппинах.
— Вы мрачный человек, — отреагировала Крикет.
— Я знаю.
Четвертый официант принес французские деревенские салаты из листьев эндивия[1] и бекон с кусочками козьего сыра. Они быстро покончили с салатами, а несколько минут спустя и с вином. Крикет позвала первого официанта и заказала еще одну бутылку, не спрашивая Уилсона. Это было «Шато Марон» 77-го года, белое бургундское с впечатляющей золотой наклейкой. Официант принес его в ведерке со льдом.
— Я расскажу вам историю, которая заинтересует вас из-за вашего отца, — продолжила разговор Крикет, наполняя стакан Уилсона.
— Моего отца?
— Ведь он был игроком, так?
Уилсон пожал плечами.
Пока они пили вино и доедали последние кусочки хлеба, Крикет поведала Уилсону о том, что она росла на Пальметто-Киз, небольшом скоплении яйцеобразных островов в Мексиканском заливе, в основном состоящих из песка и ракушечника, в пятидесяти милях[2] к юго- востоку от устья Миссисипи.
— Там, на Аутер-Ки, есть маленький городок Сент-Джордж, в котором я и родилась. Мой отец владел гостиницей и чартерной пароходной фирмой, благодаря чему был, пожалуй, единственным в округе, кто имел постоянную работу, не связанную с игорным бизнесом. До меня доходят слухи, что теперь там процветает туризм. Тогда же, до того как поменяли законодательство, там процветали азартные игры. Одна половина островков принадлежит Флориде, а другая — Алабаме. В течение многих лет на алабамских островах в частных заведениях играли в покер на большие деньги. Может быть, и ваш отец заглядывал туда.
— Он предпочитал лошадей, — сказал Уилсон.
— В любом случае вы могли делать миллионные ставки, если только не были владельцем казино. То есть если никто не работал у вас по найму и занимались вы этим не в своем доме. Почти каждый уик-энд в Сент-Джордж съезжались гангстеры с туго набитыми кошельками, из Нового Орлеана, Майами, Чикаго или Нью-Йорка, и тогда в красивых частных домах, расположенных на подветренной стороне, начинались игры по-крупному. После того как мои родители развелись, отец проводил много времени с местным игроком по имени Джони Мазепа, тот организовывал игры с большими ставками каждое воскресенье с сентября по май.
Однажды ночью, как раз в канун Рождества, мне тогда было около семи лет, отец посреди ночи подошел пьяный к моему окну. Он вскрыл окно с помощью перочинного ножа, завернул меня в свитер и отнес в лодку с подвесным мотором. Мы пошли по проливу Пальметто между Аутер-Ки и Иннер-Ки, и я помню, что пахло соляркой и папиным табаком, а темень была кромешная, на небе ни звездочки.
Мы пришвартовались у причала Мазепы и пошли в дом, безвкусно отделанное розовое бунгало размером с большой гараж. В гостиной сидели двадцать пять мужчин в костюмах. Сцена была очень напряженной. На столе перед каждым игроком лежал револьвер. В надувном детском бассейне, расположенном на полу, валялись деньги, как мне потом сказал отец, около двух миллионов долларов, выигрыш зависел от того, как будут сняты карты для оставшихся в игре Мазепы и головореза из Чикаго. Чтобы снять карты, им требовался совершенно незаинтересованный человек. Среди своего окружения они такого найти не смогли, и тогда отец привез меня.
Я была испугана так, что едва не обкакалась, дрожала, как осиновый листок, но не плакала. Они открыли новую колоду. У меня до сих пор стоит в ушах хруст целлофана и свербит в носу от запаха их потных тел, виски, пива и гангстерских сигар. Я сняла карты. Это оказался червовый король. Они делали ставку на большую и на меньшую карту — Мазепа поставил на меньшую, головорез — на большую. Джони Мазепа потерял все. Его жена, бразильянка, и вообще слегка чокнутая, покончила с собой. Два месяца спустя Мазепа продал дом и навсегда покинул Пальметто. А ведь его предки жили на острове в течение двух сотен лет. Сначала как лица, потерпевшие кораблекрушение, потом как каперы[3], потом как контрабандисты и игроки. Всегда что-нибудь вроде этого.
Головорез из Чикаго дал мне четыре пятисотдолларовые банкноты за то, что я сняла карты в его пользу. Я крепко держала банкноты в руке все время, пока мы плыли домой, а по черной морской воде пролегала яркая лунная дорожка. Утром мать нашла у меня под подушкой две тысячи долларов. Я сказала ей, что меня посетила добрая фея и подарила эти деньги. «Слишком добрая фея», — сказала мать, починила окно, положила деньги в банк на мое имя и больше ничего о них не говорила. Десять лет спустя я сняла деньги со счета и ушла в море. И больше на Пальметто никогда не бывала.
Вторая бутылка почти опустела. В бледно-желтой жидкости высотой примерно полдюйма плавали крошки пробки. Уилсон чувствовал себя прекрасно. Он вылил остатки вина в стакан Крикет. Она поднесла стакан к губам. Он вздрогнул, заметив, что у нее поломаны ногти, что кожа на руках покрыта ссадинами от тяжелой работы. Все это никак не соответствовало рыжим волосам и глазам, подобным тропическому мелководью, полному рыб и кораллов. Крикет перехватила взгляд Уилсона, слегка покраснела и быстро спрятала руки за столик.
— Почему вы так долго не были дома? — спросил Уилсон, чтобы снять возникшую неловкость.
Крикет пожала плечами. Ее волосы вспыхнули медным блеском в солнечном свете.
— Я предпочитаю море. Оно так переменчиво, то взъерошено от волн, то гладкое, как зеркало. Полагаю, что оно такое и есть, поэтому лучше быть готовым к чему угодно. На суше нас одолевает иллюзия стабильности. Но это величайшая ошибка; все может пойти кувырком от одного расклада карт. На море ты по крайней мере знаешь, что тебя ожидает. Я скажу вам, что такое моряк. Моряк — это…
Ее прервал метрдотель, он подошел и подал лист бумаги на черном глянцевитом подносе.
— Ваш счет, — произнес он голосом кардинала, благословляющего паству.
— Сколько там? — спросила Крикет.
— Я плачу, — отвел ее руку Уилсон.
Счет оказался на 178 долларов и 29 центов, не считая налога и чаевых, то есть больше его месячного бюджета на съестное.
— Черт, всего лишь за суп и салат… Думаю, это вино. — Он раскрыл карту и увидел, что первая
