Голос Шебы стих, но стихотворение продолжало звучать в голове Роуэна. Он инстинктивно сделал шаг назад, пытаясь освободиться от жаркого дурмана.
Веки Шебы чуть заметно дрогнули. Старуха выглядела усталой, лицо ее осунулось.
— Ну что? — еле слышно спросила она.
— Я… я не все п-п-понял, — заикаясь, ответил Роуэн.
— Это уж меня не касается, — отрезала колдунья. — Я сообщила тебе все, что следовало. Однако мне предстоит сделать кое-что еще. И я сделаю это, хоть и знаю, что не получу в ответ ни слова благодарности.
— Шеба, ты… — запротестовал Роуэн, но старуха нетерпеливо замахала на него руками.
— Молчи! — скомандовала она. — Я трачу на тебя свое драгоценное время и тепло своего очага. А уж сколько я на тебя потратила сил!..
Старуха тяжело вздохнула, потом вдруг быстро заговорила, и в голосе ее не чувствовалось ни малейшей досады. В первый раз она обращалась к Роуэну как к равному.
— Мне больше нечем тебе помочь, хранитель букшахов. — Голос колдуньи был хриплым. — Одно я знаю твердо: лишь ты в состоянии сделать то, что сделать нужно. И я могу тебе сказать: все, что ты сделал раньше, было лишь подготовкой к тому, что тебе надлежит совершить теперь. Вот держи… это все, что я могу тебе дать.
Старуха положила ладонь на грудь: она пыталась нащупать что-то, что было спрятано под ветхой шалью. Найдя наконец, Шеба поднесла странный предмет к свету, и Роуэн узнал старинный медальон, который колдунья вручила ему, когда он отправлялся в страну зибаков. Медальон был на том же самом обтрепанном шелковом шнурке.
Роуэн с изумлением смотрел на талисман. Он совсем забыл о нем. К тому же он никак не мог припомнить, чтобы по возвращении в деревню отдавал его Шебе.
Мудрейшая развязала шнурок и протянула медальон мальчику.
— Возьми его и носи, — прошептала она. — Когда узнаешь, что это, станешь таким, как я.
Роуэн медлил. Ему почему-то не хотелось брать талисман. Но, вопреки его воле, руки сами потянулись к медальону, и не успел он даже понять, что происходит, как пальцы уже завязывали на шее шнурок. Медальон оказался неожиданно тяжелым — тяжелее, чем раньше. Он как будто гнул Роуэна к земле.
Шеба снова уселась в кресло. Казалось, тяжкое бремя спало с ее души.
— Вот… я сделала все, что нужно, — еле слышно пробормотала она. — Теперь ступай от меня. Мне и Уносу нужно больше тепла, ведь мы должны взять от огня все, что он может нам дать.
Старуха бросила еще одну палочку в огонь. Затрещали дрова, и над очагом заплясали теперь уже голубые искорки. Шеба закрыла глаза.
— Но скажи, что же мне делать? — в отчаянии взмолился Роуэн.
— Наблюдай и жди, — не открывая глаз, отвечала старуха. — Когда придет время, ты сам все поймешь.
Отсветы пламени плясали на впалых щеках колдуньи. Старуха дышала медленно и глубоко. Роуэн понял, что больше она ему ничего не скажет.
Будто в беспамятстве, он вышел из хижины. Дверь захлопнулась. Роуэн глубоко вздохнул, и морозный воздух ожег ему горло. Искрящийся снег резал глаза. Как во сне, мальчик двинулся прочь от хижины Шебы. Он с трудом попадал в свои собственные следы. Медальон оттягивал шею.
Когда Роуэн поравнялся с заснеженными деревьями, до его слуха донесся голос Шебы: старуха вновь принялась твердить свои монотонные заклинания.
4. Зловещие сновидения
Роуэн знал, что мама, Силач Джон и Аннад с нетерпением ждут его возвращения, однако домой не торопился.
Мальчик был потрясен и напуган. Он собирался подробно рассказать о своем разговоре с колдуньей, но был уверен в том, что о ее ужасном пророчестве не следует говорить ни слова.
Если Силач Джон и Джиллер услышат эти стихи, где говорится о букшахах, огне и смерти, они откажутся завтра утром уйти из деревни. Роуэну и так стоило больших трудов убедить их отправиться к побережью вместе со всеми, в то время как он останется в Рине. Они согласились — и то с явной неохотой — лишь тогда, когда сама Ланн поддержала Роуэна.
«Нет, этого ни в коем случае нельзя допустить, — в отчаянии повторял Роуэн. — Я должен точно знать, что люди, которых я люблю, — в безопасности. Уверенность в этом — единственное, что поможет мне пережить то, чему суждено свершиться».
Миновав сады, Роуэн двинулся через заснеженные огороды. Он уже различал людей, что толпились около амбаров. Ланн делила между жителями деревни остатки провизии. Роуэн вгляделся и увидел, что узелки с едой ничтожно малы!
Сердце его сжалось, когда он подумал о тех, кто с рассветом должен покинуть Рин. Он сразу же представил себе все то, что с ними будет в пути… Жители деревни идут к побережью, то и дело увязая в глубоких сугробах… Женщины и старики еле переставляют ноги, прислушиваясь к шуму текущей подо льдом Реки.
А до страны водяного народа и при хорошей погоде доберешься не меньше чем за неделю. Сколько ж придется идти его родным и друзьям, когда каждый шаг дается с огромным трудом? Дойдут ли они за три недели? За месяц? Или же путь займет еще больше времени? Постепенно истощатся запасы еды, и волки начнут нападать на обессиленных голодом и стужей людей.
Ужас сковал душу Роуэна. Прочь эти страхи, нельзя им поддаваться! Нужно стереть из памяти те страшные картины, что породило его воображение! Он опустил голову и поспешил к дому, надеясь, что никто из собравшихся у амбара его не заметит. К счастью, на него действительно никто не обратил внимания. Роуэн направился к деревенской площади.
Когда он проходил мимо мастерской Бронден, до слуха его донесся стук молотка. Бронден, по обыкновению, плотничала. Со свойственным ей упрямством она отказывалась понимать, что скоро в деревне не останется людей, у которых могла бы возникнуть нужда в ее товаре, никого, кроме нее самой, Ланн и Роуэна.
