– Алло! – Голос глубокий, как Марианская впадина, и холодный, как Северный Ледовитый океан.
– Добрый вечер! Могу я поговорить с Альбиной?
– Альбиночки нет. А кто ее спрашивает?
Все ясно – мамаша. Та самая, внезапно заболевшая. Либо сестра, если таковая имеется.
– Это один ее знакомый… Володя. – Я назвал второе пришедшее на ум имя – потому что первое было «Джон». Будем надеяться, что у медсестры есть хотя бы один приятель Володя. – А когда она появится?
– Видите ли в чем дело, молодой человек… Альбиночка уехала отдыхать в Сочи. У нее отпуск. Может, хотите что-нибудь передать? Она будет мне звонить сегодня или завтра.
– Э-э, нет… – Я лихорадочно стал обдумывать, как зацепиться. И придумал. – Собственно, я не совсем знакомый. Может, она меня даже и не помнит. Дело в том, что моя жена рожала у них в клинике. Роды были очень тяжелыми, но, к счастью, все обошлось. Сегодня нашему сыну исполнился год. Парень здоров и весел, и мы хотели в благодарность подарить Альбине коробку конфет. Чтобы и второй год прошел так же хорошо…
Выложив все это, я мысленно отдышался. Бедная моя несуществующая супруга! Сегодня она только тем и занимается, что дохаживает на сносях да рожает. Ей-богу, когда женюсь – о детях и думать забуду!..
– Даже не знаю чем вам помочь, молодой человек… – Голос изрядно потеплел, но глубины не потерял ни на фут. – Может, вы позвоните недельки через две, когда Альбиночка вернется. Или… – Похоже, моей собеседнице и самой захотелось конфеток на халяву. – Если для вас так важно сделать подарок именно сегодня, можете приехать. Альбиночка с удовольствием попробует ваши конфеты, когда вернется. Запишите наш адрес.
Адрес был тот же, что дала мне в клинике швабра Наталья Петровна.
– Спасибо! Буду у вас через два часа. – Я отключился.
А затем сел к компьютеру. Конечно, шансов на успех немного, но иногда молодые женщины держат в адресной службе свои портреты – против природы не попрешь, хочется кому-нибудь понравиться. Если эта Альбина – не крокодил, шанс увидеть ее лицо есть.
Я вошел в базу адресной службы и набрал фамилию и адрес.
Альбина оказалась совсем не крокодил. Конечно, писаной красавицей я бы ее не назвал, но мой вкус, как известно многим нью-йоркским девицам, давно и безнадежно испорчен.
Миленькая простоватенькая мордашка, зеленые глазки (везет мне сегодня на зеленоглазых!), огненно-рыжие волосы. Чем-то она мне напомнила французскую певичку Милен Фармер в клипах конца прошлого века, была такая, с потугами на ведьму. Имелось в глазах Альбины нечто неординарное, огонек какой-то непонятный, но утверждать, что передо мной нимфоманка, я бы, в отличие от Ларисы Ерошевич, не стал.
Поясного портрета в базе не оказалось, и размер Альбининого бюста остался мне неведом. Будем надеяться – до поры до времени…
За неимением гербовой пишут на простой. Я запустил принтер и превратил электронное изображение рыжей медсестры в бумажное, сунул полученный портрет в портмоне. Впрочем, теперь я ее и без портрета узнаю. На Милен Фармер далеко не все похожи…
Интересно, почему же она удрала в четверг? Неужели крысы побежали с корабля? А если так, то чем был нагружен корабль перед тем, как дал течь?
Я спустился в ресторан и купил коробку конфет. Не слишком дешевых и не слишком дорогих – тех, на которые разорился бы для медсестры счастливый отец выбравшегося из могилы первенца.
А потом отправился навещать «больную» мамашу.
11
Альбина жила на улице некоего Рубинштейна, в доме, главными достопримечательностями которого были узкая и низкая арка (Бабба Энистен из «Нью-Йорк Никс» запросто достал бы до грязных камней макушкой) да похожий на колодец двор, полностью заасфальтированный – ни кустика, ни цветочка. Единственным его украшением был огромный мусорный бак в углу. Оттуда до меня донеслись запахи, не имеющие ничего общего с человеческим жилищем. Я имею в виду цивилизованного человека, разумеется. У нас такие пейзажи даже в гетто не встретишь, где живут выходцы из какой-нибудь банановой Иксделупы…
Особенно жалко мне стало тех, кто жил за окнами, расположенными рядом с баком. На их месте я бы лучше повесился, чем терпеть подобное соседство… Впрочем, времена дикого капитализма везде одинаковы. Богатые набивают карманы и поселяются в шикарных загородных особняках, бедные нищают и влачат жалкое существование рядом с мусорными баками. C’est la vie, как говорят в Париже и не только в нем одном.
К счастью, Паутовы жили не по соседству с баком. И даже не в этом дворе.
Я миновал еще одну арку – более узкую и низкую, чем первая (под ней бы Энистен в темноте и вовсе снес себе голову) – и оказался в новом колодце. Тут было веселее, вдоль стен на клумбах даже росли кусты. Кажется, шиповник… Все свободное от шиповника место был занято легковыми машинами. И как они тут только припарковываются! Я сразу зауважал местных водителей. Крутиться на подобном пятачке – это вам не по хайвэю раскатывать!
Впрочем, радовался я рано. Лифта дом не имел, и пришлось тащиться на четвертый этаж по темной лестнице, которую не убирали, наверное, со времен Авраама Линкольна. Видимо, владельцы автомашин жили в других парадных. А может быть, загаженная лестница была для них нормой.
Нужная дверь выглядела достаточно прилично – похоже, ее не только красили, но время от времени даже мыли. Для обитателей такой лестницы это был самый настоящий подвиг.
Я нажал кнопку звонка. Через полминуты донесся тот самый, глубокий, как Марианская впадина, женский голос:
– Кто там?
– Здравствуйте! Я вам звонил. У меня презент для Альбины.
– Это вы, Володя?
– Да, – сказал я, чувствуя себя по крайней мере идиотом: как можно разговаривать с человеком сквозь запертую дверь! Впрочем, у них тут, наверное, ситуация, как у нас в Чикаго сто лет назад, и все всех боятся…
Защелкали замки, зазвенели дверные цепочки. На меня почему-то дохнуло средневековым подземельем, каким его обычно изображают в голливудских мистических картинах. И я бы не удивился, если бы вдруг сверху, щелкая по ступенькам костями, ко мне на свидание спустился скелет в ржавом шлеме и со ржавым же мечом.
Между тем, за дверью справились наконец со своими многочисленными запорами, и я слегка остолбенел: на меня смотрели знакомые зеленые глазища, те самые, с электронного портрета. И волосы тоже были огненно-рыжие. Вот только личико… Личико, надо сказать, подкачало – передо мной стояла Альбина Паутова, но лет на тридцать старше.
И я вдруг понял, что имела в виду толстуха Лариса Ерошевич, произнеся слово «ненормальная».
– Заходите, Володя! – Зеленые глаза пронзили меня насквозь, со всеми моими потрохами, но, видимо, в потрохах этих не нашлось ничего опасного, потому что Паутова-старшая улыбнулась. – Заходите, пожалуйста! Что же вы встали столбом?
– Вы очень похожи на свою дочь! – опомнился я. – Вернее, ваша дочь очень похожа на вас.
Мне вдруг показалось, что долго тут находиться не стоит: раскусит она меня, как два пальца обоссать, раскусит. Вновь явились мысли о мрачных подземельях, о сушеных жабах, о крови черного петуха, будто передо мной стояла ведьма…
Я протянул ей коробку конфет:
– Это для Альбины… э-э… не помню уж, как ее по батюшке…
– Васильевна.
В адресной службе действительно значилось «Васильевна», но через год отчество медсестры должен забыть даже самый благодарный отец.
– Может быть, чайку?
Мне чертовски захотелось зайти в комнаты: там, наверное, ждали нас черные драпировки, свечи,
