Сидя на табурете из китовой кости у входа в свою землянку, в старой, выдубленной медвежьей шкуре на плечах, Слышащий смотрел в ночь. Две лампы мыльного камня грели ему спину, морозный воздух холодил лицо: он любил сидеть так, когда слушал свои сны.
Лутавек, его предшественник, уверял, что человек может слышать сны, только пока они снятся, но Слышащий думал, что это заблуждение. Сны, как прокладку для обуви Ноло, сначала нужно разжевать.
Он слушал, держа на коленях полый рог нарвала, серебряный ножик, которым когда-то во время голода убили ребенка, и просоленный обломок затонувшего корабля, застрявшего в голубых льдах Последнего моря. Как все хорошие амулеты, они были приятны на ощупь и, согретые теплом Слышащего, уводили его в срединный мир, состоящий наполовину из тьмы, наполовину из света.
Слышащий погрузился в свои сны, и его живот свело от страха.
Простертые руки. Плач об утраченном. Человек, стоящий перед немыслимым выбором, принял лучшее из всех возможных решений...
— Садалак, Садалак! Проснись, пока мороз не съел твою кожу.
Слышащий открыл глаза. Перед ним стоял Ноло. Невысокий, темнокожий, он держал под мышкой свою знаменитую беличью шубу, а в руке миску с чем-то горячим.
Слышащий перевел взгляд на ночное небо. За Гагарьим заливом брезжил рассвет, и звезды бледнели. Он слушал сны половину ночи.
Ноло набросил беличью шубу на плечи Слышащему и протянул ему миску:
— Медвежий отвар, Садалак. Села заставила меня поклясться, что я прослежу, как ты его выпьешь.
Слышащий хмуро кивнул, хотя в душе был доволен — не медвежьим отваром, который мог получить от любого костра вокруг салотопенной ямы, а тем, что Села оказала ему внимание.
Отвар был горячий, темный и крепкий, с кусочками жил, медвежьего сала и мозга. Слышащий пил, наслаждаясь ласкающим лицо паром. Костяная чашка грела суставы его черных, жестких, как дерево, рук. Допив, он отдал пустую чашку Ноло.
— Ступай. Я верну тебе твою парку, когда отдохну.
Ноло взял чашку с обычной небрежностью мужа, которому жена доверила свою лучшую посуду, и пошел к своей землянке.
Слышащий завидовал ему.
После того, что открыли ему его сны, он понимал, что столь низменное чувство недостойно его, и все- таки завидовал — так уж устроен мир.
Слышащий видел, как Простирающая Руки манит к себе тьму, и это означало только одно: грядут дни, что темнее ночей.
Раздвинув шкуры у входа, Слышащий вернулся в тепло и золотистый свет землянки. Он лег на лавку, устланную мехами и свежим белым вереском, и закрыл глаза. Ему не хотелось больше спать и видеть сны, поэтому он обратил свои мысли к Селе и стал представлять, как она и Ноло едут на нартах по ледяной кромке Последнего моря. Представил, как нарты въезжают на тонкий лед и Ноло останавливает их, чтобы его жена наморозила новый лед как можно скорее.
Слышащий недолго тешил себя этой приятной картиной. Его ждала работа. Надо было разослать письма. Грядут дни, что темнее ночей, и те, кто сведущ в таких делах, должны быть оповещены об этом. Пусть никто не скажет, что Садалак, Слышащий племени Ледовых Ловцов, был не первым, кто это узнал.
3
КАМЕННЫЙ КРУГ
— А на задах лошадиного загона ты точно смотрел? — спросил Дрей Севранс, щурясь от морозного ветра. В его лисьем капюшоне сверкали льдинки, к плечам, рукам и спине прилипли сосновые иголки.
Вид у брата был усталый, и он казался старше, чем был на самом деле. На небе брезжил рассвет, бросая сернисто-желтую тень на лицо Дрея.
— Смотрел, — сказал Райф. — Мейса нет нигде.
— А ольховое болото, а ручей?
— Ручей замерз. Я прошел по берегу — ничего.
Дрей снял рукавицы и провел руками по лицу.
— Течение могло унести тело вниз.
— Нет. Там мелко — даже дохлая лиса застряла бы на первом повороте, не говоря уж о взрослом мужчине.
— Вчера там могло быть больше воды.
Райф хотел возразить, но промолчал. Единственное время, когда этот ручей способен унести человеческий труп, — это вторая неделя весеннего половодья, когда потоки с лысых холмов и Прибрежного Кряжа обильнее всего, и Дрей это знает. Райфу стало не по себе — он сам не знал почему. Тронув Дрея за рукав, он сказал:
— Давай-ка вернемся к костру.
— Мейс Черный Град где-то здесь, Райф. — Дрей повел рукой по воздуху. — Я знаю, что он скорее всего мертв — ну а если нет? Если он только ранен и лежит в беспамятстве?
— Так ведь следы...
— Не хочу больше слышать об этих следах. Ясно? Их мог оставить кто угодно и когда угодно. Мейс нес дозор — мало ли где он мог быть, когда налетели эти всадники. Либо они заметили его первые и он лежит мертвый в какой-нибудь лощине, либо он вернулся в лагерь и предупредил остальных — просто мы его до сих пор не нашли.
Райф повесил голову, не зная, что на это ответить. Как рассказать брату о предчувствии, говорящем ему, что, как бы долго и тщательно они ни искали, Мейса им все равно не найти? Лучше уж промолчать. Он устал до смерти и не хотел спорить с Дреем.
Лицо Дрея немного смягчилось, и копытная трава хрустнула у него под ногами.
— Ладно. Вернемся к костру. Продолжим поиски, когда совсем рассветет.
Слишком измученный, чтобы скрывать свое облегчение, Райф последовал за Дреем в жилой круг. Скрюченные ветром лиственницы и чернокаменные сосны бились, как прикованные звери. Где-то близко струилась вода, далеко за горизонтом, встречая рассвет, кричал ворон. Слыша хриплый и сердитый голос птицы, которую у них в клане называли Свидетелем Смерти, Райф поднес руку к горлу. Сквозь толстые собачьи рукавицы он едва мог прощупать твердый вороний клюв, который носил на шнурке из льняной кудели. Ворон был его покровителем — так назначил Райфу при рождении ведун клана.
Тот ведун уже пять лет как умер. Ни одного человека не чтили в клане так, как его. Он был дряхлый старец, от него воняло свиньей, и Райф питал к нему мстительную ненависть. Ведун не мог подыскать второму сыну Райфа Тема Севранса худшего покровителя. Никому еще ни до, ни после Райфа не назначали ворона. Вороны — стервятники, они кормятся падалью; они способны и убивать, но предпочитают красть. Райф видел, как они много дней следуют за одиноким волком, надеясь поживиться его добычей. Всем другим в клане — и мужчинам, и женщинам повезло куда больше. Дрею дали медвежий коготь, как Тему до него. Покровитель Дагро Черного Града — лось, Джорри Шенка — щука, Мэллона Клейхорна — барсук. У Шора Гормалина орел, как и у Рейны Черный Град. А у Мейса, приемного сына Дагро, кто? Райф на миг задумался. Ага, вспомнил: у Мейса — волк.
Единственный человек во всем клане, у которого амулет еще чуднее, чем у Райфа, — это Эффи. Ей ведун дал камень, имеющий форму уха. Райфа брала злость при одной мысли об этом. И с чего только старый хрыч так взъелся на Севрансов?
Райф потянул за шнурок. В детские годы он выбрасывал свой амулет несчетное количество раз, но ведун, непонятно каким образом, всегда находил его и приносил назад. «Это твое, Райф Севранс, — говорил он каждый раз, протягивая черный клюв на своей грязной морщинистой ладони. — Придет день, и ты порадуешься, что он с тобой».
Но все мысли о воронах вылетели у Райфа из головы, когда они с Дреем пришли к чумам. Первые солнечные лучи скользили по тундре, озаряя лагерь: шесть крытых лосиными шкурами чумов, лошадиный загон, кострище, сушилки, чурбак для рубки мяса — и все это уже выглядело как руины. Тем как-то
