Музыка жизни (стихотворения)

Речку знобит от холода,
вздулась гусиной кожей,
серым дождем исколота,
не может унять дрожи.

В лодке парочка мокнет,
может, у них рыбалка.
Свет зажигается в окнах,
этих промокших жалко.

Возникли на лике речки
от корабля морщины.
Дым из трубы свил колечки,
корабль проехал мимо.

Речка уставилась в тучи,
небо упало в реку…
Только не стало мне лучше,
чудику- человеку.

1983

* * *

Стихи – капризная материя,
непредсказуемый предмет.
Им широко открою двери я
и жду, а их все нет и нет.

А коль приходят, то незваными…
Тогда бросаю все дела.
Всегда так было с графоманами,
а я – ура! – из их числа.

* * *

Все я в доме живу,
в том, который снесли и забыли;
на работу хожу,
ту, где должность мою упразднили;
от мороза дрожу,
хоть метели давно отшумели,
и по снегу брожу,
что растаял в прошедшем апреле.

1983

* * *

Почему участь горькая выпала мне?
Почему я родился в несчастной стране?
Почему беспросветно живет мой народ?
Почему этот строй он к чертям не пошлет?
Почему он привык к неживым словесам?
Почему он за дело не примется сам?..
У меня еще много таких «почему»,
но ответов на них не найду, не пойму…

1985

Память о Санкт-Петербурге

Как обычно, примчался под вечер
легкий северо-западный ветер.
Он принес разговоры и запахи,
что случилось на северо-западе.
Этот бриз – мой старинный приятель,
он меня заключает в объятья,
в ухо разные тайны бормочет,
мы шушукаемся и хохочем,
ходим-бродим по берегу за?пани,
вспоминаем о северо-западе…
А потом налетают жестоко
ветры знойные с юго-востока,
и меняется все в одночасье,
убегает мой друг восвояси.
И бреду я домой одиноко
в душных струях, что с юго-востока.
Жду, что завтра примчится под вечер
свежий северо- западный ветер.
Соткан он из прохлады и влаги,
он колышет истории флаги.

Принесет дорогие известья,
и опять мы закружимся вместе,
перепутаем шорохи, запахи…
Мое сердце на северо- западе.

* * *

Жизнь одного уложится в строфу.
На чью-то жизнь не хватит и поэмы.
Иной по веку мчится, как тайфун,
другой медлительно смакует время.

Казалось, что я жил, как песню пел:
как строчки – дни, а годы – как баллады.
Но сколького не сделал, не успел…
Немало в прожитом смешной бравады.

Шикарна мина при плохой игре.
А жизнь-то вся в одну влезает строчку:
мол, вроде, жил… да помер в октябре…
декабре… январе.
И вот и все. И можно ставить точку.

1983

Абстрактная живопись

Я не то чтобы тоскую…
Возьму в руки карандаш,
как сумею нарисую
скромный простенький пейзаж:

под водой летают галки,
солнца ярко-черный цвет,
на снегу кровавом, жарком
твой прозрачный силуэт.

От луны в потоке кружев
льется синенький мотив,
и бездонный смелый ужас
смотрит в белый негатив.

Дождь в обратном странном беге,
чей-то невидимка-след.
Тень огромная на небе
от того, чего и нет.

1980

* * *

Я в мир вбежал легко и без тревоги…
Секундных стрелок ноги, семеня,
за мной гнались по жизненной дороге,
да где там! – не могли догнать меня.

Не уступал минутам длинноногим,
на равных с ними долго я бежал.
Но сбил ступни о камни и пороги,
и фору, что имел, не удержал.

Ушли вперед ребята-скороспелки,
а я тащусь… Но все же на ходу.
Меня обходят часовые стрелки, —
так тяжело сегодня я иду.

Пляж в Ниде

Безветрие. Безверие.
Большой песчаный пляж.
Как будто все потеряно,
и сам я, как муляж.

На вышках пограничники,
контроль и пропуска.
Поляна земляничная,
невнятная тоска.

Тела на солнце жарятся,
играют дети в мяч.
Безжалостное марево
нас душит, как палач.

Отсюда сгинуть хочется —
не знаю лишь куда —
сквозь ветер одиночества…
В душе – белиберда.

Я в зыбком ожидании,
в зубах хрустит песок,
и нервно, как в рыдании,
пульсирует висок.

Безветрие… Безверие…
Густая духота…
Забытые намеренья…
Транзистор… Теснота…

1984

Ноябрь

Исступленно кланялись берёзы,
парусил всей кроной ржавый дуб.
Мужичонка, поутру тверёзый,
разбирал трухлявый черный сруб.

Три дымка курилось над селеньем.
Ветер покрутился и утих.
Вдруг явилось сладкое виденье —
возле клуба крытый грузовик.

Надпись на борту «Прием посуды»
за литровку написал маляр…
Вот пошли из всех калиток люди,
мужики и бабы, млад и стар.

В валенках, в берете на затылке
и по две авоськи на руке
пер старик порожние бутылки
к благодетелям в грузовике.

Шел верзила с детскою коляской,
бережно толкал перед собой;
не дитя, а разные стекляшки
голосили в ней наперебой.

Паренек в замызганной ушанке,
явно не по детской голове,
как бурлак, волок посуду в санках
по осенней грязи и ботве.

Ерзали и звякали бутыли
у старухи в рваной простыне.
Где-то петухи заголосили,
вороны сидели на стерне.

Тишина надмирная повсюду.
Иней под подошвами шуршал:
населенье шло сдавать посуду
истово, солидно, не спеша.

Очередь безмолвная стояла.
Все вращалась хмурая земля.
А пустая, испитая тара
возвращалась на круги своя.

* * *

Прошедший год был мною недоволен, —
чего-то я себе напозволял.
Теперь я неугоден, недозволен…
Все говорят, в опалу я попал.

Прошедший год предал меня забвенью,
а если проще, предал он меня…
Но я не предавался огорченью, —
какие-то интриги и фигня.

От жизни оттолкнув, меня ломают.
Не в силах ухватить я новый шанс.
О мой характер ноги вытирают,
а всё ж никак не могут взять реванш.

Тот год ушел… А новый мной доволен,
я в нимбе весь, взошла моя заря…
Но ныне болен я, что вседозволен
и помещен в листки календаря.

Потрафил, видно, я… Власть в упоенье.
Меня размножив, предала меня.
И я тону в повальном одобренье,
Которое такая же фигня.

Как время меня нынче обожает!
Лелеет, холит, мне дает карт- бланш
и до смерти в объятиях сжимает —
берет свой задержавшийся