Второй настоящей любовью стала для меня Танечка, с которой я живу и поныне. Отец привил мне уважение к женщине. Эту женщину я боготворил. Ее любовь была такой девственной, насыщенной и прекрасной, что я смог написать с десяток книг о Матрице. И если меня в конце жизни ожидает признание, то этим я буду обязан двум женщинам: Верочке Клюге и Танечке Борисовой.
Я понял, наверно, главное, что мысль о женщине не должна никогда покидать творческую личность. О таких мужчинах ходят легенды. Одну такую легенду рассказал мне поэт, Николай Михин.
– Руководил нашим литобъединением «Путь на моря» замечательный поэт, Вячеслав Николаевич Кузьмин, – сказал Николай Сергеевич, когда мы работали над текстом романа «Михайло Ломоносов», – у него была мечта умереть на женщине, как это случилось с Леонидом Хаустовым, классиком нашей поэзии.
– Вот эта смерть! – говорил с восхищением Вячеслав Кузьмин. Он любил выпить в компании, после чего ему обязательно требовалась женщина.
– Ну, и как, его мечта осуществилась? – спросил я, посмеиваясь.
– Осуществилась, – ответил Михин. – Он умер в семьдесят два года тоже на женщине. Вот такой был удивительный человек. И поэт был очень талантливый.
В отличие от Вячеслава Кузьмина я не хочу умереть на женщине. Но в этой легенде заключается мечта каждого настоящего мужчины сохранить мужскую силу до самого преклонного возраста. И я тоже мечтаю сохранить любовь к своей суженой до самого последнего дня своей жизни. И что может быть прекраснее и романтичнее этого?
Глава тридцать третья
След на Земле
Жизнь моя промчалась также стремительно, как была написана эта книга. Мне удалось познать много интересных вещей и явлений. Но я не считаю ее завершенной, потому что не состоялось главное. Не состоялось признание Матрицы. Мне не удалось получить патент на Матрицу, потому что наша бюрократия оказалась непробиваемой.
На последней встрече с Воропаем я подарил ему книгу «Михайло Ломоносов». Я не знал, что за этим последует продолжение. Через пару дней Сергей Александрович позвонил мне и поблагодарил за книгу.
– Вы написали замечательный роман, – сказал он мне. – Сегодня у меня состоится встреча с Майбородой Леонидом Александровичем. И я хотел бы показать ему вашего «Ломоносова».
– А кто это? – живо поинтересовался я.
– Президент Петровской академии наук и искусств.
– Может быть, вы расскажете ему о Матрице? – предложил я.
– Могу, но лучше, если вы сделаете это сами.
– Но я с ним не знаком.
– Я расскажу ему о вас, – бодро сказал Воропай. Он продиктовал мне телефон Леонида Александровича. Я поблагодарил своего патентоведа и повесил трубку.
Я не стал торопиться со звонком к Майбороде. Необходимо было написать статью о Матрице.
Спал я тревожно в ту ночь. А утром поехал к своему издателю, Леночке Мошко. У нее в компьютере были записаны все мои книги о Матрице. Но сохранились ли они?
Я доехал в метро до Московского вокзала, поднялся на эскалаторе и пошел по Лиговскому проспекту.
Леночка Мошко оказалась в офисе. Румяная, жизнерадостная оптимистка, она встретила меня приветливо. У нее были такие чудесные сочные губы, что захотелось ее поцеловать. Но я сдержал свой прекрасный порыв. Тогда она сама подошла ко мне и поцеловала в щеку. Ничего не поделаешь, я годился ей в отцы, хотя считал себя все еще молодым. Она предложила мне кофе, но я вежливо отказался.
– Тогда за работу, – радостно согласилась она.
– Мне нужно составить с помощью компьютера статью для журнала «Вестник».
– О Матрице?
– Совершенно верно. Я надеюсь, что хоть какая-то моя книжка сохранилась в вашем компьютере.
– Ваша последняя книжка сохранилась, – обрадовалась Лена.
– «Регуляция словом»?
– Похоже, что так.
– А можно из нее слепить статью?
– Все можно, при желании. Садитесь рядышком, – предложила издатель. Работать с ней было очень приятно. Она понимала все с полуслова. И через час статья была готова. Она вывела текст через принтер и записала его на диске. Теперь можно было звонить Майбороде.
Встреча с Леонидом Александровичем состоялась утром. Я всегда свободен с утра. Именно в это чудесное время я сочиняю книги и работаю над Матрицей. Майборода жил недалеко от станции метро Петроградская. Он оказался невысоким, приветливым, худощавым мужчиной с усиками, семидесяти лет. Он доктор физико-математических наук, лауреат государственной премии. Леонид Александрович отдал более сорока лет оборонке. Он сразу распознал во мне талантливую белую ворону и пригласил в свой кабинет. Его письменный стол, как и полагается для неординарной личности, стоял по середине громадной комнаты, стены которой были уставлены книжными шкафами. Леонид Александрович просмотрел мою статью о Матрице, одобрил ее и предложил съездить в типографию, чтобы успеть сдать ее в печать. Я с радостью согласился. Я не сразу понял, зачем ему понадобился.
Машина у Майбороды была простенькая, «лада».
– Я не спал всю ночь, – признался Леонид Александрович, – статью писал. Так что буду много курить, чтобы не заснуть за рулем.
– Ничего страшного, – согласился я, садясь рядом с ним в машину.
– Зрение у меня совсем село, – с горечью признался Майборода, – поэтому я не прошел медкомиссию.
– Как же мы поедем? – спросил я на всякий случай.
– А ты будешь мне подсказывать, – усмехнулся Майборода.
– Скажи, какой горит огонек, зеленый или красный? – спросил он меня на перекрестке. И тогда я понял, зачем я ему понадобился. Так я познакомился с удивительно талантливым и открытым человеком, каким был Леонид Александрович.
А в нашем Союзе писателей затеяли в это время выпускать Антологию. Поэтому поводу была создана специальная комиссия во главе с Владимиром Ильичом Морозовым, членом Союза писателей России.
Дом Писателей находился на Звенигородской. Это был чудесный дом. Он находился в глубине ухоженного двора. Только, что отремонтированный, окрашенный в престижный желтый цвет, с просторными светлыми кабинетами, он стал вместилищем не только талантливой молодежи, но и литераторов среднего и пенсионного возраста. Всех приютил Дом писателей, подаренный нам губернатором Петербурга.
Михин сказал мне, чтобы я принес на комиссию все свои стихи. Но у меня стихов было мало. Однако я набрался наглости и пришел в Дом писателей. Николая Сергеевича еще не было, но комиссия уже заседала. Я вошел в комнату, которая была полна народу, и сел на свободное место. Поэты читали с вдохновением свои стихи. Морозов внимательно слушал и говорил: «Вот с этого места пойдет!» А потом обратил внимание на меня и спросил:
– А что у вас?
– Меня Михин пригласил, – сказал я.
– Ну, так показывайте свои стихи, – предложил Владимир Ильич. Мои стихи были отвергнуты. И когда появился жизнерадостный Николай Сергеевич, Морозов ввел его в курс дела. Михин сразу же подошел ко мне.
– Ты главное не расстраивайся. Это все-таки Антология. Здесь выбирают самое лучшее. Мои стихи тоже многие забраковали.
– Но у меня больше нет стихов, – огорчился я.
– Ничего, может быть, новые стихи напишешь, – подбодрил меня Михин.
Дома я опять начал просматривать свой архив, который хранился на балконе. Вскоре мне попался
