и жрецы Зурры. Валлер бесспорно самый лучший и опытный охотник. Он единственный, кого Анирэ не чувствовала, когда он 'высматривает' магию. Именно поэтому девочке приходилось тратить чрезвычайно много усилий, чтобы прятаться от папы.
Анирэ скрывала в себе ведьму, что негаданно нежданно проснулась несколько лет назад. Любовь к отцу и любовь к магии постоянно и без устали боролись в сознании девочки, заставляя делать невозможный выбор: отказаться от одного из самого важного в жизни. Теперь все свои силы, в том числе и магические, девочка тратит на то, чтобы ни одна душа не узнала об этом. Но ненавидеть магию внутри себя не получалось, как она не старалась. Магия — это ее часть, без нее Анирэ не была бы собой, и отказаться от сил для нее немыслимо, как бы совесть из-за постоянного обмана не мучила.
Ко всему прибавляется постоянный страх ареста, со всеми вытекающими последствиями. Отец вряд ли в этом случае стал бы вставать против закона.
От этого Анирэ очень боялась предстоящей присяги, что она должна будет дать перед алтарем всеми любимого бога Зурры. Да и самого Зурру и поклонения ему девочка не могла понять. Для чего правителю нужно, чтобы все без исключения стали поклоняться этому богу? Ведь люди все такие разные. Ну что он может дать, например, молодой девушке жаждущей искренней любви? Деревенским жителям, просящим о хорошем урожае? Или матери желающей здоровья своим детям? Ничего! Он нужен только тому, у кого одна цель: власть над народом, который, следуя заповедям Зурры, превратится в стадо безропотных овец! Для них он бог. А для таких как Анирэ? Что он для нее?
— А с чего ты взяла, что я, стоя в храме, не пошлю Зурру вместе со всеми его жрецами? — Анирэ посмотрела на воспитательницу, слегка прищурившись, и оперлась руками о стол в ожидании ее реакции.
Девочку мало интересовало мнение воспитательницы. Это был скорее вопрос-провокация.
Та же побледнела, сливаясь с белоснежным воротничком строгой блузки. Тихий возглас застрял, не сорвавшись с тонких морщинистых губ, он словно нечаянно зацепился за длинный чуть загнутый на конце нос.
— Что, Данин, думаешь, все будет по-другому? — Анирэ черной тучей нависла над испуганной женщиной. — За меня все решили, не удосужились даже спросить согласия. А, между прочим, я бы его не дала, и не сделаю этого, даже если после сам отец сдаст меня властям. Хотя вряд ли и ему удастся, я буду сопротивляться, пусть это не принесет спасения. Ты же знаешь, что буду! Так что я скорее сдохну и отдам душу Падшему.
С каждым сказанным словом девочка приближалась к худому лицу гувернантки.
— Прекрати, — завизжала та, — Прекрати это немедленно! Ты позоришь этими словами честь отца.
Анирэ обошла столик и, оказавшись за спиной Данин, продолжила агрессивным шепотом.
— О какой чести ты говоришь? Он работает на людей, которые обрекают на смерть в муках, пытках и унижениях тех, кто носит в себе силы. Они не разбираются, во вред или на пользу людям магия используется. Они гребет без разбору! — Анирэ, конечно же, так не думала. Все эти колкие слова в адрес папы были ничем иным, как зашитой от самой себя. — И все, ссылаясь на работы никому до недавнего времени не известного мага-прорицателя, (как его там, Пирий, Пилий), решившего, что магия угрожает мировому равновесию, гармонии, и еще Падший знает чему! — при каждом упоминании этого имени Данин не произвольно вздрагивала и оглядывалась по сторонам. Женщина сама очень боялась произносить его в слух и всегда этого требовала от воспитанницы, но все в пустую. Девушка не боялась. Для нее это имя ничего не значит. — Откуда их взяли? Настоящие они или сфабрикованные по чьему-то поручению? Столько вопросов и ни одного ответа!
Женщина не выдержала. Она вскочила с места и мелкими быстрыми шагами поспешила в дом. Анирэ лишь взглядом проводила ее. В такие минуты девушку немного мучила совесть. За все проведенное с Данин время, она успела изучить ее реакции досконально, чем никогда не упускала момента воспользоваться.
Как только гувернантка поднялась по лестнице и скрылась за тяжелыми шторами девушка выдохнула и поудобнее устроилась в своем любимом кресле. Она, как могла, ослабила корсет, вынула из волос заколки. Темные локоны волнами легли на открытые смуглые плечи.
Ей есть о чем подумать. Анирэ прекрасно знала, что ее ждет на присяге. Пока она видела два пути. Первый — отказаться. В этом случае начнется разбирательство по поводу причины. Анирэ несколько не сомневалась, что она откроется сразу. Опытные охотники, лишь немного копнув, разглядят в ней активную магию Марицы, которую она несколько лет носит в себе. Благо отец не всматривался в дочь.
Второй — молча предстать перед богом Зуррой. Но и это не выход. Девушке стоит только прикоснуться к его алтарю, как станет понятно, что ее душа уже принадлежит другому богу. Какому из них, выяснить не составит большого труда. Охотникам сопротивляться сил у нее еще не достаточно. Это не всегда могут даже сильные, опытные колдуны.
Вчера в городе сожгли очередную ведьму (как Анирэ ненавидела это слово!). Анирэ лично ее не знала, но смогла расспросить тихонько у Данин, чтобы не вызвать у той подозрений. Оказалось, и сил у бедной женщины было только на то, чтобы заставить капусту в огороде быстрей расти, и знаний о природе дара вообще никаких. А, узнав о том, что она была вдовой с тремя маленьким детьми, Анирэ по-настоящему разозлилась. Но что будет от ее злости? Это бессмысленно. Ничего она изменить не может, все идет, как идет, и ничего не поделаешь.
Иначе не было бы и следа ее в этих краях уже давно. Это очередное доказательство того, что надо немного помедлить, подумать. Может все решиться само собой?
Вообще девочка не понимала решения отца. С самого детства она думала, что уготованный ей путь — это пополнение и без того плотных рядов охотников. Да и в городе все чаще говорили, что дочь О'Шассер вместо общепринятого женского образования отправиться на службу. Но у отца оказалось иное мнение. Он избрал для своей дочери роль жрицы Зурры. Странно, но никто за ним не замечал религиозности. А тут Валлер решил свою единственную дочь, воспитанную вольнодумной и самостоятельной, заточить в стенах храма, или хуже того монастыря. Неужели он, как все отцы, не мечтает о семье для дочери, о внуках и продолжении древнего, знатного рода?
Анирэ обдумывала свое положение, не прекращая несколько недель, с того самого дня, как назначили дату присяги. У нее были мысли о том, что в принципе и смерть ей кажется не страшной по сравнению с жизнью без магии. Мысль отказаться от нее была сразу и с позором изгнана из сознания. Девушка настолько пропиталась силой, что расстаться с ней, было бы ужасно не выносимо.
Она убедилась, что Данин не смотрит и уверенными шагами пошла в сторону небольшого пруда, на берегу которого растет Ива.
Может показаться странным, но у юной девушки одна единственная подруга — это старое, так заботливо укрывающее ветвями дерево. С самого детства Анирэ все самое сокровенное доверяла только ей. Именно в тени ее кроны в новолуние девочка связала жизнь с Марицей, приняв ее силу. И только недавно она поняла, откуда такая непонятная связь с деревом. Ведь Ива испокон веков была символом женской магии.
И теперь Анирэ подошла, поприветствовав старую подругу, обняла ее ствол, и удобно устроилась, облокотившись спиной. Обычно в этом месте удавалось расслабиться, полностью уйти в раздумья или занятия магией, конечно в отсутствии отца. В противном же случае она боялась, что даже ее умение скрывать следы силы не спасли бы.
Но сейчас все пошло по другому пути. Стоило девушке закрыть глаза, как она почувствовала холодный металл у своего горла. Анирэ без резких движений схватилась за руку, держащую нож. Напавший был явно мужчина, не привыкший работать руками. Не похоже, что такая нежная кожа может принадлежать разбойнику, бандиту или бродяге, заброшенному в эти края волею богов.
— Ты ничего не станешь предпринимать? — лукаво спросил незнакомец, видимо не дождавшись действий.
Он легким движением руки поднял девушку и, обойдя ствол, прижал ее к дереву.
Теперь Анирэ могла его рассмотреть. Это был среднего роста мужчина лет тридцати, с темными, собранными в тугой хвост волосами и неровным шрамом на левой щеке. Он смотрел, словно пытался что-то отыскать в лице девушки. Его глаза были слегка прищурены, образовав в уголках мелкие лучистые
