Стражники уставились на северянина как стая голодных псов на кусок дымящегося кровавого мяса. Правда, этот кусок мяса оказался псам не по зубам, ибо довольно быстро прекратил дымиться, оброс шерстью и превратился во вставшего на дыбы медведя. Конан на голову превосходил всех стражников, включая предводителя, и они вынуждены были смотреть на него снизу вверх, что не прибавляло им смелости.
— Ты смеешь… — продолжил вынимать меч начальник стражи, не обратив внимания на изменившуюся ситуацию.
В одно мгновение Конан выхватил свой меч и с леденящим кровь гулом крутанул им в воздухе, недаром его меч прозвали львиноголосым. Все мечи в пределах видимости так же быстро вернулись в ножны.
— Возможно, ты и прав, варвар, — сказал начальник стражи. — Не стоит обижать старика.
Стражники ушли. Конан проводил их долгим взглядом и с удивлением отметил, что они даже не попытались никого обидеть по дороге. Лавочники, словно издеваясь, нарочито вертелись у них под ногами.
— А теперь нам пора, — сказал довольный сказитель, когда стражники скрылись. — Я вижу, что ты именно тот, кто мне нужен. Весталка не обманула. — Старик снова накинул капюшон и быстро двинулся в противоположном ушедшим стражникам направлении. Быстрее, чем можно было ожидать от маленького немощного старика, замученного ежедневными побоями.
Конан последовал за ним. Он не знал, куда приведет его новый знакомый, но отнюдь не желал встречаться с воинами порядка, когда они вернутся с подкреплением.
3
Трущобы примыкали к восточной городской стене изнутри. В воздухе неподвижно стоял гнилой запах. Запах падали, испражнений, немытых тел и не слишком качественной еды. Кроме того, над всем, словно призрак, витал запах сырой земли.
Сердцем шангарским трущобам служила харчевня «Стойло Единорога».
Конан со своим новым приятелем Серзаком обосновались именно здесь, чтобы не мозолить глаза доблестным стражникам. Серзак говорил, не смолкая. Он рассказывал о человеческих желаниях, о сокровищах и жертвах.
Уставленный грубо сколоченными столами, зал был забит до предела. Стоял дым и чад. Курились благовония, жарилось мясо, и сытный пар сгущался под потолком, где с гудением вились рои жирных блестящих мух. Во всех четырех углах сидели музыканты. Они играли на разных инструментах, и каждый играл свое, не обращая внимания на музыку другого. Помещение было достаточно большим, но и музыканты играли громко, так что звуки их инструментов, соперничая друг с другом, создавали жуткую смесь. Однако посетители тоже не молчали, поэтому в целом шумы, перекрывая друг друга, делали звуковую обстановку питейно-увеселительного заведения вполне сносной. Между столами двигались гибкие, как змеи, танцовщицы. Они подыгрывали себе в маленькие бубны и, обольстительно улыбаясь, трясли поочередно то грудями, то полными соблазнительными бедрами. Животы их тоже не оставались без дела, вызывая у знатоков восхищенные возгласы.
Конан насыщался, слушая Серзака и подозрительно поводя по залу глазами. Он привык к тому, что на определенной стадии его львиноподобная фигура вызывает нездоровый интерес у искателей дешевой славы и с ним нередко пытаются помериться силой. Северянин уже отметил про себя компанию из четырех человек в серых лохмотьях, лица которых не отличались ни красотой, ни мудростью. Не отягощены они были также и высокой моралью. В ушах у них сверкали серебряные серьги, волосы были перехвачены кожаными плетеными ремешками. Правые мочки ушей у всех четверых отсутствовали. По мере того, как дырявое покрывало ночи опускалось на благословенный город, вокруг компании все больше и больше увеличивалась безлюдная щель. К часу первой ночной стражи, они представляли собой явно выделенный серый и мрачный остров в пестром океане.
— Все слова — суть одно слово, старик, — сказал Конан, когда Серзак отвлекся на сочную ножку вендийского фазана. — Ты ведь и сам понимаешь это. Ты пытаешься выразить себя через множество слов, которые ты произносишь, но разве они — это ты? Ты — единственное слово, но произнести его нельзя.
Серзак уставился на Конана с выражением оленя, увидевшего, что тигр прекратил преследовать его и лакомится сочными ягодами.
— Так что же ты в действительности хочешь? — спросил Серзак.
— Я хочу дойти до угла мира, старик, — сказал Конан.
— Похвальное желание, мой неотесанный друг, — с улыбкой заявил Серзак. — Но вряд ли ты сможешь его осуществить…
— Ты считаешь, что я недостаточно смел для этого? — осведомился Конан, поднимаясь и сжимая кулаки. Лицо его стало похоже на камень. Причем, камень, которым собираются снести чью-то голову.
— Нет, нет! — возопил Серзак. — Как только ты мог подумать, что подобная чушь придет мне в голову! Ничего подобного! Просто я хотел сказать, что никакого угла мира не существует. Не может существовать.
Конан сел на место, кулаки разжались, лицо смягчилось.
— В каком смысле? — поинтересовался он.
— Мудрецы говорят, что великий квадрат не имеет углов, — объяснил Серзак. — Под великим квадратом, естественно, подразумевается наш мир. Дойти до несуществующего угла невозможно. Многие смельчаки шли на край мира, но ни один так и не достиг его. Никто точно не знает почему. Говорят, что если идти очень далеко, плыть через моря, то наш мир начинает повторяться. Там, далеко за горизонтом, нас ожидают наши двойники. Мы видим те же города, те же страны, тех же людей. Нам кажется, что они те же. Но на самом деле они — отражения. Я сам не раз замечал, что создатель любит повторяться. То мне казалось, что я вижу знакомых, которые на поверку оказывались незнакомцами, то, когда что-то случалось, мне чудилось, что это уже было, и не раз. Пойми, я не отговариваю тебя, просто предупреждаю. В своем путешествии, в конце концов, ты столкнешься с самим собой, и все может очень плохо кончиться.
Конан усмехнулся.
— Хотел бы я посмотреть на себя, да и померяться с собой силами тоже не мешает, — заявил он. — Знаешь, Серзак, ты пожалуй, не отговорил меня, а еще больше заинтересовал.
— Ну вот, — огорчился Серзак. — Хочешь, как лучше…
— Но для начала мне нужны средства, — продолжил Конан. — Поэтому я пойду с тобой.
Серзак просветлел ликом и принялся разглагольствовать дальше, забыв о еде. Он говорил о невероятных вещах, о том, что смертному не дано было знать, ибо смертный не может столько вместить в свою короткую жизнь.
— А когда мы остановились посреди пустыни и верблюды наши умерли все до единого, — говорил Серзак, — я сказал: не плачьте, любезные мои друзья, выручившие меня из стольких бед, столько раз возвращавшие мне драгоценную жизнь. Клянусь вот этими глазами, — Серзак показал на свои глаза, — и солнцем, которое они сейчас видят, что не пройдет этот день, как мы попадем в Луксур и будем сидеть у благоухающих вод, есть сочные фрукты и наслаждаться пением и танцами дивных прекраснобедрых женщин. Они не поверили мне, решив, что я сошел с ума от жажды и палящего солнца. Но тут налетел самум, этот жуткий бич пустыни, солнце скрыло свой лик. Тьма, чернее которой нет даже в преисподней, повисла над пустыней. Нас подхватило вместе с нашим товаром и понесло по воздуху. Мы видели летящие вместе с нами тысячелетние баобабы, огромных змей и скалы с растущими на них деревьями. Долго смерч кружил нас в бешеном танце, долго глушил наши уши воем и низким гулом воздушных барабанов. Мы видели, как тьму прорезали молнии и под нами разверзались бездны. Однажды мы даже увидели город с кричащими людьми, город, на который накатывалась огненная лава из раскрывшей свое чрево горы. Но неожиданно смерч прекратился и опустил нас прямо на базарную площадь. Люди тотчас окружили нас. «Что это за город?» — спросили мы. «Луксур», — отвечали нам… — Серзак запнулся, видя, что Конан напрочь потерял интерес к его повествованию.
