второй сустав среднего пальца… Хочешь, продемонстрирую?»
«Спасибо, не надо». – Я решительно отстраняю протянутую ко мне руку, пальцы которой сложены соответствующим образом.
На что звучит: «Я легонько. Могу отключить тебя ненадолго, скажем, на пять минут». Понимаю, что это всего лишь специфическая шутка, но развивать ее дальше у меня нет ни малейшего желания.
«Очень заманчивая перспектива, но я воздержусь. Мне интереснее узнать, что было дальше, когда ты…»
«Стоп, стоп! – Кулак товарища превращается в протестующе вскинутую ладонь. – Речь идет не обо мне, а о некоем Михаиле Хвате, так?»
«Так», – киваю я.
«Вот давай и не отклоняться от намеченной линии».
«Давай не отклоняться».
В доказательство серьезности своих намерений я отодвигаю стакан с недопитой водкой, выставляю на стол локоть согнутой руки, поверх нее укладываю свою голову с подчеркнуто заинтересованными глазами.
Мой товарищ удовлетворенно кивает: «Вот так-то лучше… Итак, приведя Алису в чувство, Хват посадил ее на поезд и отправил в известном только ему направлении».
«А сам?»
«А сам на некоторое время осел в Ростове, где нашел способ беспрепятственно приблизиться к начальнику штаба СКВО. К чему это привело, тебе уже известно».
«Известно, – подтверждаю я. – Имел место так называемый удар отсроченной смерти…»
«Или, как ты выражаешься, «инсульт-привет», неважно».
«Неважно». – Это вырывается у меня машинально.
Товарищ одобрительно кивает и спрашивает: «А важно что?»
«Что?» – Мои брови вопросительно поднимаются.
«Важно, что вся эта секретная информация, из-за которой начался сыр-бор, стала достоянием гласности и попала на сайт Президента. Для этого мне пришлось… – Бросив на меня быстрый взгляд, товарищ поправляется: – Михаилу Хвату пришлось вызвать в Ростов сестру с деньгами и обратиться там к профессиональному хакеру.
«Не к такому, как Алиса, – понимающе киваю я. – Хакерша из нее никудышняя, хотя девушка она видная. Правда, признаться, когда ты меня познакомил со своей юной подружкой, я диву давался: почему это она вечно ходит в свитерах с высоким горлом. Теперь понятно».
«О чем ты?»
«О странгуляционной борозде, которая должна была остаться у нее на шее».
Некоторое время до моих ушей доносится лишь несмолкаемый перестук колес. Любому пассажиру поезда известно: прислушиваясь к этому ритмическому шуму, легко услышишь в нем какую-нибудь постоянно повторяющуюся фразу. В моих ушах гремит: «Молчи, дурак… молчи, дурак… молчи, дурак»…
Дав мне возможность хорошенько осознать неуместность моей последней реплики, товарищ подает голос вновь: «Об Алисе давай не будем, – холодно предлагает он. – Ее теперь зовут совсем иначе, а от шрама скоро даже воспоминаний не останется, уразумел? Есть ее бывший, хотя якобы законный муж, Никита Сундуков. Есть гребаный предприниматель Гелхаев, отправивший Али… жену Ника на верную погибель. Вот давай о них и поговорим. – Товарищ улыбается одной половиной рта. – Хотя говорить о них бессмысленно».
«Почему?» – спрашиваю я.
«Потому что я возвращаюсь в Москву. Представь себе, что на моем месте сидит капитан Хват, и ты поймешь, что я имею в виду».
Это не так уж трудно сделать. Гораздо труднее воздержаться от неосторожных вопросов о том, как именно намеревается Хват обойтись со своими заочными врагами. Но неумолчная песнь колес («молчи, дурак… молчи, дурак…») помогает мне проявить благоразумную сдержанность. Все, что я делаю, это утвердительно киваю. Все, что произношу, это: «Уже понял».
«Рад за тебя, брат, – серьезно говорит товарищ. – Как говорил господин Екклизиаст, во многом знании заключено много печали. За точность формулировки не ручаюсь, но смысл верен».
Он неожиданно встает и начинает наводить на столе порядок. Я подключаюсь к уборке. Обмениваясь ничего не значащими репликами, мы проветриваем купе, стелимся, раздеваемся, укладываемся на свои полки.
Уснуть не получается. Глядя на призрачные блики, мечущиеся по потолку и стенам, я припоминаю, как познакомился с товарищем, что мне о нем известно. Некоторое время назад он приобрел дачный участок по соседству со мной, фактически поселился там со своей младшей сестрой и молчаливой девушкой, которая даже в жару появлялась на людях в закрывающих горло свитерках. Однажды мы случайно разговорились, потом стали заглядывать друг к другу на огонек, сдружились. Товарищ никогда не рассказывал, откуда он родом, но его сестра проговорилась: все они из Москвы, а поселились у нас временно, по не зависящим от них причинам.
Надо полагать, оба прибыли к нам прямиком из Ростова-на-Дону, откуда до нашего города рукой подать. А то, что сестру моего товарища зовут не Катей, а Верой, ничего не меняет. Потому что… Его голос раздается так неожиданно, что я вздрагиваю:
«Не бери дурного в голову, брат. Относись ко всему, что я тебе тут понарассказывал, как к сюжету для своей очередной книжки, не более того. Зло наказано, добро торжествует. Какого тебе еще рожна надо, а?»
«Не знаю», – признаюсь я. Это правда. Я действительно не знаю, чего мне не хватает в услышанной истории. Все правильно, все гармонично, но что-то меня не устраивает, что-то гнетет, удручает.
«Тогда я тебе скажу, – зло говорит товарищ. – Нам всем не хватает справедливости, вот какая штука. Пока благородные герои воюют с негодяями, погибают совершенно невинные люди, а их воскресить нельзя. Поэтому окончательной победы добра нет и быть не может. Добро без справедливости – это тьфу, пустой звук».
«Но и опускать руки нельзя», – вырывается у меня.
«Нельзя, совершенно верно. Так что история повторяется. Все идет по кругу. И это самый колоссальный, самый совершенный вечный двигатель, который только можно себе представить. Он питается энергией, вырабатываемой постоянным противостоянием добра и зла».
«Хитро! – восклицаю я. – Ох, и умник же все это придумал!»
«Ты так полагашь? – Выражение лица товарища остается для меня загадкой, но по тону нетрудно догадаться, что он скептически усмехается. – Но тогда получается, что мы, люди, полные ничтожества. Шестеренки в изобретенном кем-то механизме. Марионетки».
«Что же ты предлагаешь?» – осторожно спрашиваю я.
«Спать. Чтобы утром проснуться и попытаться доказать, что мы что-то значим в этом мире. Пока не поздно. – После короткой паузы товарищ добавляет: – Потому что все мы давно получили свой удар отсроченной смерти».
«Шут с ней, со смертью, – бормочу я, смыкая веки. – Главное, чтобы жизнь не получилась отсроченной».
Мы умолкаем. Ночь за окном напрасно ждет от нас каких-то новых слов – все слова давно сказаны, если не нами, так другими. Лишь колеса вагона не смолкают ни на минуту. И знаете, какая фраза чудится порой в их монотонном перестуке?
Спешите жить… Спешите жить… Спешите жить…
