хату завалить до самого потолка.
Раньше единственной Элькиной отрадой был, конечно, Антошка. Первая трогательная улыбка, первый лепет, первые шаги. Уже ради этого стоило жить, и она жила, тянула свою лямку как проклятая, перла вперед и вперед, не останавливаясь ни перед какими трудностями. Малыш имел все, в чем нуждался, потому что Элька, отказывая себе в модных духах или лишних колготах, покупала ему витамины, одежду, обувь и, конечно же, игрушки, много красивых, ярких игрушек. Все было хорошо, пока Антошка удовлетворялся солдатиками и машинками, но пришло время, когда ему втемяшилась в голову игровая приставка с картриджами, и тогда пришла беда, такая же огромная, как прежняя радость.
Кинескоп старенького телевизора «Славутич», у которого пролеживал на пузе Антошка все свободное от других забав время, однажды взорвался. Он рассказывал потом, что как раз уничтожил враждебный космический корабль и решил, что его гибель сопровождается таким потрясающим эффектом. Эта была последняя Антошкина победа в звездных войнах. Осколком ему выбило правый глаз, а сетчатку левого опалило до такой степени, что окружающий мир превратился для него в почти непроглядные сумерки.
Сложнейшую операцию по восстановлению зрения мальчику брались провести лишь в одной частной немецкой клинике, и стоила она безумно дорого. Чтобы скопить необходимую сумму, Элька отправилась в Россию на заработки, и, хотя за минувшие полгода практически не вылезала из-под клиентов, ее главная цель в жизни оставалась почти такой же недостижимой, как и в начале хождения по мукам.
И после всего этого хорошо ли ей, а? Вопрос пузана показался Эльке таким издевательским, что она опять застонала с неподдельной искренностью. Он, приняв это за проявление нарастающей страсти, откликнулся сдавленными возгласами, мало отличающимися от тех, которые издают подобные здоровяки, тужась на унитазе. Повезло ему, что Элька держала веки опущенными. Если бы сквозь ресницы проглянул ее ненавидящий взгляд, ходить бы пузану импотентом до конца его дней!
Но скоро весь этот кошмар должен был закончиться. Вчера Элька на свой страх и риск снялась самостоятельно и подлохматилась так, как и за год работы без сна и отдыха не сумела бы. Одной наличности у нее было теперь 5 000 гринов, не считая драгоценных мужских цацек. Приятная на ощупь пачка денег покоилась за подкладкой сумочки и согревала Элькину душу. Еще три раза по столько, и можно будет запрашивать немецкую визу. Элька надеялась, что недостающую сумму сумеет раздобыть достаточно скоро, хотя понятия не имела, каким образом и где.
Это была ее прощальная гастроль в Курганске. Обобранный прошлой ночью клиент был из тех, кто ищет и обязательно находит, так что встречаться с ним снова было равносильно самоубийству. Поэтому еще до начала рабочей смены Элька отправила багажом свои вещички на Украину и приобрела железнодорожный билет на завтра. Из снимаемой квартиры, оплаченной за месяц вперед, смылась, выбросив ключи в помойку. Оставалось под любым благовидным предлогом выклянчить на время паспорт у «мадамихи», как-нибудь перекантоваться до завтрашнего утра, а потом – полная свобода, которая начнется с бодрого перестука колес вагона, уносящего ее к Антошке.
Господи, как же она по нему соскучилась! Чтобы поездка пролетела быстрее, она не бездумно в окно станет пялиться, а всю дорогу блаженно продрыхнет на верхней полке, наверстывая сутки хронического недосыпания. А при пробуждении приятно будет всласть помечтать о новой жизни, которую они начнут с Антошкой, когда все неприятности останутся позади. К нему вернется зрение, и он пойдет в школу, такой же веселый и жизнерадостный, каким был до того, как с ним стряслось это несчастье. Она закончит какие- нибудь платные курсы, наймется секретаршей в коммерческую фирму, почему бы и нет – с ее впечатляющими внешними данными? Глядишь, там и мужа удастся подцепить состоятельного.
Подставляться одному-единственному мужчине, каким бы он ни был уродом, будет в тысячу раз легче, чем терпеть все это удручающее многообразие самцов – молодых и старых, лысых и волосатых, поджарых и безобразно жирных, например, таких, как этот расходившийся пузан, распинающий Эльку на серой простыне дешевого гостиничного номера.
– Хэх! – приговаривал он, налегая сверху. – Хэх!..
Этому не было видно ни конца, ни края. Точно угодила Элька под вечный двигатель.
На ее лицо упала капля теплого пота, и она хотела смахнуть ее, но пузан не позволил, ловко перехватил Элькины запястья, вынуждая ее лежать с распростертыми на кровати руками. Это дало ей возможность опустить наконец ноги, и она изо всех сил стиснула бедра, стремясь ускорить финал затянувшейся пытки. Пузан поменялся в лице, задергался, как жаба в кулаке юного натуралиста. Его пасть широко открылась, выпуская на волю запахи всевозможной гнили, скопившейся внутри. А зрачки в экстазе закатились к потолку, отчего глаза превратились в два жутковатых бельма припадочного.
– А-а-а-х, – облегченно прогудел пузан, обрушившись на Эльку всей своей влажной тушей, проделав это с деликатностью кашалота, выбросившегося на берег.
Она тоже застонала – от усталости и отвращения.
– А вы все кувыркаетесь? – Голосок вернувшейся Анжелы звучал весело и бодро.
Сачканула, хитрюга, а теперь, когда самое плохое осталось позади, непринужденно появилась на месте событий. Свеженькая и чистая, точно не имела никакого отношения ко всей этой грязи. Непорочная дева с ангельскими глазами.
– Сил хватит еще и тебя покрыть, – самодовольно пообещал пузан, слезая с Эльки, как с неодушевленной подстилки.
Курносое личико Анжелы вытянулось: она никак не ожидала подобной прыти от немолодого уже мужика.
– Я оденусь пока? – спросила она, не желая крутить перед ним мокрой задницей. – Мокрая вся, холодно…
– Согрею, – остановил ее пузан. – Сейчас водочки примем, закусим, чем бог послал… И опять в койку. Если станешь каждый раз одеваться и раздеваться, то тряпицы твои раньше времени сносятся. – Он радостно захрюкал, углубившись сияющим рылом в холодильник, из которого извлек запотевшую бутылку и пару свертков.
Элька поплелась в ванную комнату с протекающим унитазом. Брезгливо смыла со дна ванны несколько курчавых волосинок, встала под душ и, отстранив голову, повернула до отказа оба крана – синий и красный. Тугие струи получились холодноватыми, но ей было лень регулировать температуру воды. Как можно скорее смыть с себя чужую грязь – это все, что желала сейчас Элька.
В комнату она вернулась целомудренно замотанная в полотенце, вызвав этим завистливый взгляд Анжелы. Пузан уже усадил ее рядышком перед придвинутым к кровати столом и потчевал какой-то колбасой, на вид отвратительной, как член, ампутированный у трупа двухнедельной давности.
– Присоединяйся, – гостеприимно пригласил он Эльку. – Натуральный продукт. Я свиноферму держу и колбасный цех. Хрюшки – мои кормилицы. Так что от голода не помрем, хы-х!
Вот, значит, откуда у него эти свинские повадки и запах, – сообразила Элька, невольно сузив ноздри. Из снеди, разложенной на газете, она рискнула угоститься только длинным безвкусным огурцом ядовито- зеленого цвета.
– Парниковые, – похвастался свиновод. – Идут за милую душу.
Душа! – хмыкнула про себя Элька, лихо махнув полстакана едкой водки. Где она у него, душа? Вся салом обросла, жиром заплыла… А у меня где? И ответила себе в рифму: «Где-где? В…». Народный фольклор отводил ее бессмертной душе место совершенно конкретное и определенное, не то что туманные предположения всевозможных мистиков.
Пузан выпил без всякого тоста, хорошенько закусил и приложился жирными губами к Анжелиной груди. Прямо-таки мадонна с младенцем, саркастически оценила Элька получившуюся картину.
Анжела показала Эльке глазами: «Достал, фермер сиволапый!» Элька ответила легким поднятием бровей: «Что поделаешь, подруга! Терпи. Такова наша блядская доля. Или женская. Зачастую это одно и то же».
Пузан, отвалившись от мягкой сиси, блаженно заурчал, забулькал водкой, зачавкал колбасой. Анекдоты, которыми он вздумал повеселить девушек, были такими же сальными, как его волосы и угощение, но Элька и Анжела старательно подхихикивали, потому что даже это убогое застолье было лучше, чем сомнительные прелести обязательной сексуальной программы.
Оборвав очередной анекдот на полуслове, пузан тупо уставился на опустевшую бутылку и даже зачем- то потряс ею перед глазами, словно надеялся, что в ней, как по волшебству, возродится живительная
