посоветовал Эттингену поскорее отказаться от него, иначе ему будет предъявлено обвинение в государственной измене. Стало ясно, что на помощь президента можно не рассчитывать. Позиция командования рейхсвера также прояснилась быстро, когда в Мюнхен прибыли два высокопоставленных офицера, чтобы принять командование баварским военным контингентом, если местный командующий решит помочь монархистам.
Все «меры предосторожности» Гитлеру удалось нейтрализовать в течение нескольких недель, а то и дней. Единственным «противовесом» Гитлеру оставался рейхстаг. Во всяком случае, так казалось. Гитлер был намерен остаться у власти, независимо от исхода выборов, и своим приближенным он говорил об этом вполне открыто. Обращаясь к группе промышленников, 20 февраля он сказал: «Перед нами последние выборы. Каким бы ни был результат, обратного пути нет, даже если результат окажется неубедительным. Если получится так, решение будет претворено в жизнь другими способами».
А пока Гитлер делал все от него зависящее, чтобы обеспечить себе официальную победу. Геббельс снова продемонстрировал незаурядный организаторский талант и составил план кампании, согласно которому фюрер и видные партийные ораторы отправились в самые удаленные уголки страны. Говоря о том, что людям необходима вера, они придавали митингам некоторое сходство с религиозными церемониями, с колокольным звоном. Гитлер по крайней мере одну из своих речей закончил торжественным «аминь». Нацистские ораторы неизменно подчеркивали, что новое правительство обязано своим появлением доверию президента Гинденбурга, умело использовали его имя не только для того, чтобы подчеркнуть законность образования правительства, но и чтобы придать видимость благословения маршалом проводимой политики. Подчеркивая важность такого одобрения, ораторы, которые не так давно называли Гинденбурга слабоумным маразматиком, человеком, проигравшим войну, безвольным инструментом в руках марксистов и иезуитов, теперь превозносили его как героя, преданного, неустанного защитника своего народа, фельдмаршала непобедимой германской армии.
Широко использовались возможности радио. Все основные речи нацистов и националистов транслировались, репродукторы были установлены на площадях и улицах городов. Денег хватало – промышленники внесли в партийную кассу не менее трех миллионов марок – и в целях самозащиты, и для выражения политических симпатий. Кроме того, теперь в распоряжении нацистов были все ресурсы государства. 17 февраля Геринг приказал прусской полиции, теперь насквозь профильтрованной нацистами, установить отношения сотрудничества с коричневорубашечниками и бойцами «<Стального шлема» в случае столкновений и поддержать их против оппозиции. Он предложил судебную защиту для всех офицеров, которые при исполнении своих обязанностей применили огнестрельное оружие, какими бы ни были последствия[72]. Через несколько дней Геринг набрал 50 000 штурмовиков и бойцов «Стального шлема» во вспомогательную полицию, которую вооружил пистолетами и резиновыми дубинками, тем самым давая своим людям «свободу на улицах», к которой они давно рвались. Оппозиция подверглась настоящему террору. Даже Брюнингу однажды не дали выступить, а в другой раз Штегервальда жестоко избили. Короче говоря, в тех государствах, где нацисты контролировали полицию, представители оппозиционных партий не имели никакой возможности вести предвыборную кампанию.
Тем не менее антинацисты продолжали бороться. Учитывая преимущество в силе и средствах, которым располагали нацисты, единственный шанс победить Гитлера заключался в объединении против него всех оппозиционеров. Для такой скоординированности, однако, разрозненные группы, о которых идет речь – от партии «Центра» до коммунистов, – не были готовы ни в политическом, ни в психологическом плане. Не было речи о сотрудничестве и в более ограниченных масштабах. Социалисты и коммунисты имели несколько бессистемных бесед, закончившихся ничем, да и «Центр» с социалистами ни о чем не договорились. С другими буржуазными партиями «Центр» сближения тоже не искал. Если не считать чисто технических предвыборных приготовлений, буржуазные партии оставались такими же раздробленными, как и раньше.
Таким образом, о создании единого буржуазного блока речь не шла. Являясь правительственной партией, Немецкая национальная партия не могла объединить силы с «Центром» или Баварской народной партией, которые выступали в оппозиции к новому правительству. Папен предпринял попытку создать новую группировку и собрать в ней всех консерваторов, занимающих антинацистскую позицию. Она могла бы стать политической массовой основой для ненацистских министров и позволить им отстаивать свои «(христианские консервативные» взгляды в кабинете. Попытка провалилась. То, что появилось под громким названием «Черно – бело – красный боевой фронт» и должно было стать коалицией Немецкой национальной партии, «(Стального шлема» и других консервативных элементов, на деле было той же Немецкой национальной партией, но под другим названием. Непримиримое требование Гугенберга о преобладании кандидатов от Немецкой национальной партии не позволило создать что – то новое.
«Боевой фронт» только в одном отношении отличался от Немецкой национальной партии – в открытом отождествлении с Гинденбургом. Если раньше немецкие националисты утверждали, что являются «партией Гинденбурга», при этом вроде бы извиняясь за то, что были вынуждены упомянуть имя Гинденбурга на политической сцене, на этот раз имя Гинденбурга стало официальной поддержкой платформы «Боевого фронта». А прусское отделение «<Боевого фронта» в одновременно проводимой кампании по выборам в ландтаг приняло своим официальным лозунгом «<С Гинденбургом к национальной Пруссии». На пресс – конференции, на которой обсуждались цели фронта, Зельдте гордо заявил, что все это было сделано с полного одобрения Гинденбурга, добавив с намеренной небрежностью, что Гитлер тоже был проинформирован заранее. Очевидно, Папен сумел убедить Гинденбурга, что «Боевой фронт» – не простая политическая партия, а народное движение, призванное сохранить те христианские, монархистские и консервативные принципы, которых и сам Гинденбург всегда придерживался.
Для «Боевого фронта» имя Гинденбурга стало основной ценностью. Это было единственное имя, которое Гитлеру еще не удалось полностью затмить. Более того, о президенте можно было говорить как о власти, возвышающейся над нацистами и их фюрером. Папен говорил: «Мы должны совместить два принципа – демократии и аристократии. Нам нужны люди, которые являются настоящими господами, потому что умеют служить, которые не ввязываются в демонстративные акции, а излучают достоинство. Единственным человеком, к которому применимо все сказанное выше, является наш президент». Тесно связанный с ним «Боевой фронт» мог стать инструментом президента, предназначенным для помощи ему в решении труднейшей задачи – обуздании нацистских амбиций. Чтобы обозначить ведущую роль Гинденбурга, Гугенберг и другие ораторы от немецких националистов всегда говорили о правительстве как о «правительстве национальной концентрации Гинденбурга». «Бороться с Гинденбургом за новую Германию – в этом значение 5 марта (день выборов)», – было указано на одном из плакатов Немецкой национальной партии. Другой плакат призывал избирателей поддержать «Боевой фронт» в борьбе «за новую Германию с Гинденбургом под черно – бело – красным флагом». Но не все члены «Боевого фронта» считали, что именем Гинденбурга можно злоупотреблять. Лидеры «Стального шлема» упоминали его в своих речах лишь изредка. Они боялись, что слишком упорный акцент на Гинденбурга отпугнет от них лиц, симпатизирующих нацистам.
Другие партии тоже открыто использовали имя президента в предвыборной кампании. Немецкая народная партия, которая всегда гордилась тем, что ни при каких обстоятельствах не покидала Гинденбурга, призывала избирателей «помочь борьбе за национальную Германию с Гинденбургом под черно – бело – красным флагом». Ее речи и плакаты не слишком отличались от речей и плакатов «Боевого фронта», и, если бы не упрямство Гугенберга, эта партия с готовностью присоединилась бы к фронту. Находясь вне его рядов, партия считала себя третьей колонной христианско – национально – го блока, в которой силы «национального стремления» объединены с «хладнокровием и экономической рациональностью».
Немецкая национальная партия и Немецкая народная партия использовали имя Гинденбурга, чтобы легализировать себя как исполнителей воли президента. С другой стороны, католические партии вовлекли его имя в кампанию, стремясь защититься от беззакония и террора национал – социалистов. Баварская народная партия оказалась более активной, потому что в Баварии все еще оставалось у власти ненацистское правительство, и партия считала себя достаточно сильной, чтобы открыто не повиноваться Гитлеру. Баварцы тревожились, что Берлин может заменить баварское правительство рейхскомиссаром. Недавние интервенции рейха в Любеке, Гессене и Саксонии укрепили эти страхи. Поэтому Шеффер и Гельд «выжимали» все, что могли, из обещания Гинденбурга не направлять рейхскомиссара в Баварию. Если же он все – таки будет назначен, заявляли они, такая инициатива будет противоречить воле президента, а
