Игра в прятки

сил и даже начала верить, что когда-нибудь вернусь к обычной жизни. Я знала, что с Дженни будет все хорошо, по крайней мере настолько, насколько может быть все хорошо у трехлетней девочки, пережившей жуткий кошмар в собственном доме.

Заботу о дочери взяли на себя мои сестры, жившие в Нью-Йорке, и Дженни разрешалось приходить в больницу сколь угодно часто. Она была в восторге от моего кресла-каталки и кровати с управлением. Каждый раз, обнимая меня за шею, дочурка просила:

— Спой песенку, мамочка. Нет, не эту. Придумай новую.

Я часто пела для Дженни. Пела для нас обеих. И каждый день писала новую песню.

А потом случилось удивительное. Чудо. В больницу Вест-Пойнта пришло письмо.

Дорогая Мэгги.

Хорошо, хорошо, хорошо... Ваша взяла. Понятия не имею, почему я вам отвечаю. Наверное, все дело в моей простоте и доверчивости, хотя сам себя я ни простым, ни доверчивым не считаю. В общем, если вы кому-то об этом расскажете, между нами все кончено навсегда.

Ваши письма действительно тронули меня. Я получаю письма во множестве, однако большую часть моя секретарша отправляет в корзину, не показывая мне. Те же, которые доходят до меня, я выбрасываю сам.

Но вы... вы другая. Вы напоминаете, что в мире есть еще и настоящие люди, а не только льстецы и лизоблюды, мечтающие исключительно о том, чтобы пробраться в мой кабинет. Мне даже кажется, что я немного узнал вас, и это говорит в пользу того, что вы написали.

Мне понравились некоторые из присланных текстов. Отдает любительщиной — вам необходимо учиться писать песни, — но сила в них есть, потому что они что-то говорят.

Вышесказанное вовсе не означает, что:

а) учеба пойдет вам на пользу; или

б) вы сможете зарабатывать на жизнь сочинением песен, но ладно, ладно. Я уделю вам полчаса своего времени, чтобы выяснить, есть ли у вас талант.

Когда выйдете из больницы, позвоните Линн Нидхэм, моей секретарше, и согласуйте с ней детали. А пока, пожалуйста, не пишите мне больше. Вы и так уже отняли у меня слишком много времени. Не пишите письма — пишите песни!

Глава 3

Письмо было подписано «Барри», и вот теперь я сидела в кабинете, чувствуя себя под его взглядом безнадежно неуклюжей и лишней, посторонней, одной из тех, кого он называл льстецами и лизоблюдами. Я определенно не перебрала с нарядом, это не в моем стиле. На мне были простая белая блузка, розовый жакет с длинной черной юбкой и туфли на сплошной подошве.

Но я была здесь и вовсе не собиралась упускать чудом предоставленный шанс.

Все бы хорошо, однако в голову упрямо лезли нехорошие мысли: «С такими, как я, ничего хорошего не случается. Просто не случается».

— Вы исполняете свои песни или только пишете их? — спросил Барри.

— Вообще-то я пою их сама, если только это можно назвать пением.

«Прекрати извиняться, Мэгги. Ты вовсе не обязана извиняться за что-либо».

— Есть профессиональный опыт?

— Небольшой. Пела иногда в клубах Ньюберга. Это возле Вест-Пойнта. Но никогда соло. Моему мужу не очень нравилось, когда я выходила на сцену.

— Наверно, ему это очень не нравилось, верно?

— Он считал, что я выставляюсь. Не терпел, когда на меня смотрели другие мужчины.

Поэтому я его и застрелила, всадила три пули.

— А сейчас вам хотелось бы попробовать, верно? Спеть на публике? Смогли бы?

При мысли об этом в висках застучала кровь.

— Да, смогла бы.

Что еще я могла сказать?

— Хороший ответ. — Он указал на прекрасный сверкающий черный «Стейнвей» у дальней стены кабинета. — Ваше первое испытание будет приватным. Принесли что-нибудь?

Я подняла дипломат.

— Да, много всего. Что вы хотите услышать? Баллады? Блюзы?

Барри покачал головой:

— Нет, Мэгги, нет. Только одну вещь. Это ведь прослушивание, а не концерт.

Только одну песню? У меня похолодело в груди.

У меня не было одной песни, и я совершенно не представляла, на какой остановить выбор. Растерянная и смущенная, словно осталась вдруг голой, я стояла перед ним.

«Ну же, очнись. Он всего лишь человек. Просто ведет себя иначе. Ты же пела эти песни тысячи раз».

— Давайте, Мэгги. — Он посмотрел на часы. — Пожалуйста.

Я набрала в легкие побольше воздуха и решительно села к пианино. Рост у меня не маленький, поэтому я предпочитаю сидеть. За окном разворачивалась привычная картина хаотично бурлящего Бродвея.

«Ладно, — сказала я себе. — Ты здесь. Ты на прослушивании у Барри Кана. Покажи себя. Ты можешь... ты должна».

— Песня называется «Женщина на луне». Она о... о женщине, которая занимается тем, что по ночам убирает в домах в небольшом городке. При этом она каждый раз видит луну из другого окна. Ну и еще она мечтает.

Я посмотрела на Барри Кана. «Боже, Мэгги, куда тебя занесло. Ты сама — женщина на луне». Он остался сидеть у стола, упершись ногами в нижний ящик, сложив руки на груди и прикрыв глаза. Мое объяснение осталось без комментария.

В музыкальном отношении «Женщина на луне» напоминала знаменитую песню самого Барри «Свет наших встреч». Я проиграла вступление и запела негромким, неуверенным голосом, показавшимся вдруг унылым и заурядным. И, еще не закончив, поняла — проиграла.

Я закончила. Тишина. Молчание. У меня еще хватило смелости посмотреть на него. Барри Кан сидел в той же позе. Он даже не шевельнулся. Наконец...

— Спасибо.

Я ждала. Он сидел.

— Будете критиковать? — спросила я, убирая ноты и текст в дипломат.

Сердце замирало от страха, но мне хотелось услышать что-то еще, кроме «спасибо».

Он пожал плечами:

— Могу ли я критиковать своего ребенка? Это же моя музыка, не ваша. И голос мой. Вы лишь имитируете его. Нет, меня это не интересует.

Лицо вспыхнуло от разлившейся по щекам краски стыда. Однако к чувству унижения уже примешалась злость.

— Думала, вам будет приятно. Я написала ее в вашу честь.

Мне хотелось выбежать из комнаты, но я заставила себя остаться.

— Ладно, пусть так. Прекрасно. Я польщен. Но ожидал другого. Я думал, вы принесете свои песни. А эхо можно послушать и в туннеле подземки. У вас все песни переделаны из моих?

«Нет, черт бы тебя побрал. Мои песни — это мои песни!»

— Вы имеете в виду, есть ли у меня что-то более оригинальное?

— Именно. Мне нужна оригинальность. Для начала.

Я стала перебирать ноты. Пальцы как будто онемели и не желали слушаться. В голове маршировал духовой оркестр.

— Позвольте еще одну?

Барри Кан поднялся. Он стоял и качал головой.

— Не надо, Мэгги. Не ищите. Не думаю, что...

— У меня есть одна... то есть у меня много своих. Много. Своих, а не ваших.