высоте. Я очень волновался, боялся потерять строй. Тогда еще совсем не понимал, что такое истребители или огонь зениток. Весь вылет как будто в какой-то пелене. Но когда вернулись, то Андрианов сказал, что я хорошо слетал. Во втором вылете уже такого мандража не было. Но первое время еще случались промахи по неопытности. Бомбили перевал на Дукле, я запоздал с пикированием и потерял свою шестерку. Ушел на бреющем, по дороге увидел шестерку «Илов» из 143-го гв. ШАП, примкнул к ним и с ними дошел домой.
— Посмотрел по статистике: эскадрилья Андрианова с 1 сентября 1944 года по 29 апреля 1945-го совершила 578 боевых вылетов, при этом потеряв всего два экипажа. Чем объяснить такой низкий для штурмовиков процент потерь?
— Вы располагаете неточными данными. Потери в эскадрилье были гораздо выше… Но, конечно, не сравнить с 1943 годом. И тому много причин. Мы стали опытнее, нередко летали с истребительным прикрытием, была уже отработана тактика успешных штурмовых ударов и так далее. Молодых летчиков вводили в бой постепенно, перед этим предварительно и качественно «поднатаскав по специальности». В штурмовые полки уже не приходили из училищ «юные буквари» с подготовкой на уровне — «взлет-посадка, для войны хватит». Есть еще несколько объяснений. Об этом можно говорить долго. В конце войны нас реже атаковали немецкие истребители, по крайней мере, при мне в нашей эскадрилье от действий немецких истребителей погиб вроде только один экипаж. 7 мая 1945 года немецким реактивным Ме-262 с пражского аэродрома был сбит экипаж лейтенанта Карпенко. Это была последняя боевая безвозвратная потеря в летном составе нашего ШАП. В основном потери мы несли от счетверенных зениток-«эрликонов» и от огня танковых орудий. Зимой и весной сорок пятого очень часто была нелетная погода, и было не так много боевых вылетов. Весной 1945 года полк потерял всего шесть экипажей.
— В 141-м гв. ШАП были какие-то свои «общие» суеверия и приметы у летчиков?
— Как и во многих других летных частях, считалось плохой приметой бриться, стричься или фотографироваться перед боевым вылетом. В Польше как-то сидим на аэродроме, погода нелетная, низкая облачность. Уже после обеда стало ясно, что сегодня для нас войны не будет. Начали играть в карты, в домино, а два летчика, Колесниченко и Тамаркин, пошли бриться. Вдруг приказ: «Вылет 1-й эскадрилье!» Уже после штурмовки возвращались домой по ориентиру, над шоссейной дорогой, и немцы сбили двух наших правых ведомых, а именно — Колесниченко и Тамаркина. У первого это был шестидесятый вылет, а у второго — четвертый… Или была у нас мотористка, девушка по имени П-я. Кто с ней переспит, сразу погибал. Троих ее «кавалеров» сбили уже при мне. На эту «роковую бабу» все смотрели с опаской. Сразу после войны наши пьяные механики, человек пятнадцать, изнасиловали «хором» эту П-ю. Командование, стараясь замять ЧП и не доводить это позорное дело до серьезного расследования, моментально демобилизовало эту несчастную девушку из армии.
— Какой-нибудь талисман Вы с собой в вылеты брали?
— Таскал в планшетке портрет Сталина в качестве талисмана. Думал, что если случится самое страшное и немцы меня собьют и возьмут в плен, то, увидев портрет вождя, меня не станут мучить и сразу расстреляют.
— Выжить надеялись?
— Как вам ответить… Была у меня уверенность, что Бог сбережет, хоть я и был атеистом.
— Я вижу на групповой фотографии летчиков эскадрильи, у всех на груди медаль «За отвагу». Штурмовиков такой солдатской медалью крайне редко награждали, а тут у всех пилотов.
— Эта медаль имеет свою интересную историю. Наши войска застряли у какой-то немецкой деревни, очередного «Дорфа», на перекрестке дорог. Под фундаментами каменных домов были оборудованы ДОТы. Ни пехота, ни танки ничего не смогли с этой деревней сделать. Запросили поддержку штурмовиков. Пошла девятка «Илов» во главе с ГСС Бутко, позже разжалованного в рядовые летчики за то, что в этом вылете по своим отбомбился. После них послали на штурмовку эскадрилью из 142-го гв. ШАП. Они сбросили бомбы в поле, комэск сказал, что не нашел указанную цель. Потом пришла очередь лететь нашей эскадрилье. «Отработали» эту деревню, вернулись, собрались вместе, курим, обсуждаем вылет. Прибегает посыльный из штаба, передает приказ комполка: «Эскадрилье построиться возле КП». Появляется Компанеец, а рядом с ним майор в фуражке с красным околышем. У нас сразу настроение «по нолям», все подумали, точно, кранты, это «особист» по нашу душу, видно, и мы по своим отбомбились!.. А этот майор зачитывает нам благодарность от командующего 5-й гвардейской армии генерала Жадова и приказ о награждении летного состава эскадрильи медалями «За отвагу» за успешную штурмовку этой злополучной деревни.
— Что ждало летчика, отбомбившегося по своим?
— Если доказывали подобный эпизод, то ведущего группы, реже и командиров звеньев, могли отправить в штрафбат. Но я, например, слышал от «старичков», что в 1943 году, если в полку из-за больших потерь оставалось мало экипажей и летать фактически было некому, то пилота, проштурмовавшего своих, вместо трибунала могли оставить в полку — «искупать вину кровью» на месте.
— В полку был свой «особист»?
— Был офицер СМЕРШа, который курировал сразу два полка, наш и 143-й гвардейский. Везде имел своих сексотов. Мы друг друга сразу предупреждали, особенно новичков: «Держи язык за зубами!» Но летчиков этот «особист» не задевал, «работал» в основном со штабными и с техсоставом.
— В полку были летчики, возвратившиеся из немецкого плена и допущенные вновь к боевым вылетам?
— При мне таких не было. Сразу после войны в полк вернулся из плена ГСС капитан Георгий Красота. Его сбили в Молдавии летом сорок четвертого года. В плену он выдал себя за рядового бойца, но все равно кто-то из военнопленных узнал его, припомнив фотографию летчика во фронтовой газете, но немцам не сдал. Красоте вернули все ордена, он снова стал летать, но в 1946 году его уволили из армии в запас.
— Я слышал, что один из летчиков 141-го гв. ШАП у немцев летал на истребителе. Это так?
— Было такое пятно на нашем полку. Один из наших летчиков, по фамилии Пикалов, уралец, попал к немцам в плен, они его завербовали, и он согласился служить у них. Сразу после войны он вернулся в полк, а потом его «особисты» куда-то увезли. Пикалов нам говорил, что согласился служить у немцев с одной целью: чтобы перелететь к своим. Немцы его посадили на истребитель, на «Фокке-Вульф», и заставили прикрывать западные подступы к Берлину. Пикалов сказал, что улететь от немцев он не мог, горючего в баки истребителя специально наливали мало, из расчета короткого радиуса действия, опасаясь возможного перелета, воздушного побега. А к американцам он уйти не захотел…
— Командир Вашей ШАД генерал Донченко в своих мемуарах называет 141-й гв. ШАП «палочкой-выручалочкой», пишет, что полк использовался в экстренных ситуациях как «пожарный» и что Вашему полку поручались самые сложные безотлагательные задания.
— Это действительно так, без преувеличения. Примеров тому много. Возьмем хотя бы Сандомирский плацдарм на Висле. Погода нелетная, низкая облачность, а тут немцы предприняли массированные танковые атаки на плацдарм. Сначала в воздух поднялась 3-я эскадрилья во главе с комэском ГСС Чечелашвили. Они вернулись, сбросив бомбы на свой полигон. Чечелашвили доложил, что цель закрыта облаками и штурмовать вслепую невозможно, иначе заденем своих. Командир полка послал на цель нашу девятку. При штурмовке танков запрещалось снижаться ниже 400 метров, а тут из-за низких облаков пришлось идти прямо над верхушками деревьев. На каждом «Иле» по две кассеты, «сидоры», по 80 бомб ПТАБ в каждой. Вышли на цель, провели штурмовку, сожгли два десятка танков. В этом вылете погиб экипаж белоруса Вити Мартыновича, его сбили орудийным выстрелом из танка.
— Если экипаж не вернулся из боевого вылета, как долго ждали возвращения товарищей? Или в тот же день поминали?
— Ждали ребят до последнего. Заранее никого не хоронили. Если была надежда, что подбитые штурмовики сели на своей территории, или видели, что кто-то спрыгнул с парашютом из горящего самолета — то ждали и верили, что ребята живы. Моего комэска Андрианова сбили при выходе из атаки на моих глазах, его «Ил» камнем падал на землю, но взрыва никто не видел, и мы ждали командира на своем аэродроме, подбадривая друг друга словами, мол, наш комэск бессмертный, не может он погибнуть. Через два часа сообщают — нашелся Андрианов, живой, сел на «живот» на своей территории. Но крайне редко бывало, что тела погибших летчиков привозили хоронить прямо в полк. Обычно все падали на немецкой
