парламентер. Он спрашивает, кто мы такие. Мы отвечаем — русские, не видно, что ли? Он в погонах, а мы с петлицами. Немцы извинились перед нами, и мы перед ними извинились. Часа 2–2,5 шел крепкий бой, и у нас, и у них были раненые и убитые.
А с поляками? Как только немцы по ним ударили, они разбежались — поснимали свои шинели, погоны и разошлись по домам. Немцы не взяли в плен практически ни одного поляка.
— Как встречали Красную Армию в Западной Украине?
— Западная Украина — это преимущественно наши украинцы и белорусы; они сколько находились под игом польским, столько и мечтали быть с Россией вместе. Поэтому, когда мы пришли туда, они нас забросали цветами, они нас обнимали. Уж если есть у него яблоко в кармане, он красноармейцу то яблоко подарит. То есть добродушно принимали, говорили: «Мы здесь не жили, а вымирали». Поляки к ним относились плохо… Очень хорошо встречали, не помню ни одного случая враждебных действий.
Когда закончилась война, я приехал в Западную Украину в санаторий, вот там нас бандеровцы донимали. Даже на санаторий нападали, это 46–47-е годы.
— Расскажите, как вы стали командиром саперного взвода?
— Это дело случая. Я был командиром разведки. Поскольку в разведку со мной ходила и полковая разведка, я их учил всем способам. В инженерных войсках разведка была относительно так, в основном дивизионная разведка была. И я обучал саперов. И как-то случайно командир саперного взвода тоже в разведке был, рассказывает, что говорил со своим командиром полка подполковником Рукосуевым[7]. Тот спрашивал сапера, отпустит ли командир дивизии Рябчукова к нему в полк. Командир дивизии был не против, и меня откомандировали в полк, полковым инженером, поскольку я инженерное дело знал прекрасно, нас в училище хорошо учили. Мы не только противопехотные мины знали, но и противотанковые. И я влился, как в свою семью. Это было перед финской войной.
— Расскажите о составе, вооружении, оснащении вашего взвода на финской войне.
— Финская война была особая. Говорят, что Маннергейм не приглашал туда иностранные войска, но на самом деле там были и немцы, и французы, американцы с англичанами. Они были засекречены, но наша разведка их расшифровала. Но это другой вопрос. Маннергейм считал, что без помощи иностранных войск, их помощи техникой и людьми Красную Армию не сдержать, и так и получилось. Он был грамотный генерал, дело знал неплохо.
Финская оборона была основана на дотах, ведущих кинжальный огонь, кроме того, атакующие финнов войска могли обстреливать фланкирующим огнем минимум два соседних дота одновременно. И сам взвод или рота, которые в них сидели — а там были и ротные капониры, — могли 30 суток ничего не получать из частей. Продукты, боеприпасы есть, нары есть, они жили там. Электричество, вода подведены — это был рубеж высокого класса обороны.
Мы пришли слабо подготовленными к тяжелой войне. Польша была для нас слабым опытом, Румыния — слабым, здесь же финны были подготовлены очень мощно. А мы на вооружении имели винтовку 1891 года и карабин СВТ. Из саперного имущества были саперные лопаты большая и малая. Глубина снега в Финляндии доходила до двух метров, и нам, саперам, приходилось вместо землянок делать убежища из снега, чтобы не ковырять промерзшую землю. Ломики, конечно, тоже были.
Мины у нас были только противопехотные, а противотанковые и фугасы мы сами делали. Фугасы делали так. На волокуши клали тол, допустим, сразу 50 килограммов, и мины, и подвозили к доту. Перекрытие дота делали финны в таком порядке: дерево, бетон, стальной лист, опять бетон — и так до 12 слоев. И вот представляете, если мы одной миной без усиления толом рванем — только поцарапаем. А когда волокушу подводили под амбразуру, подрывали ее — конечно, разворачивали стенку. Они не думали, что мы это будем делать.
— Это вручную или на лошади подвозили?
— Какая лошадь? Снег очень глубокий был. Справа от волокуши четыре человека, слева четыре человека, и потянули.
— А кто прикрывал от финнов?
— Взвод прикрытия из саперов, в разное время по-разному, 25–30 человек. Не стрелковый взвод, у них свои задачи. Танки нас прикрывали, но из-за глубокого снега они как артиллерия стреляли издалека. Они вместе с артиллерией 45-мм, 76-мм, и даже тяжелой артиллерией прикрывали. Основную роль в наступлении и взятии дотов играли пехота и саперы.
— Как делали инженерную разведку этих дотов перед наступлением?
— Полковая инженерная разведка из 6–8 человек с командиром взвода и дивизионная разведрота с командиром взвода или роты. Они тоже проводили разведку. Мы отдельно ходили, они отдельно. У нас были рации 6ПК, у командира роты и командира взвода. И полковой сапер тоже рацию имел. Голосом далеко команды подавать, не слышно. Проводную связь тянуть — снег глубокий, и финны обстреливают, да и катушки тяжело таскать.
— Как ваша группа разведки была организована? Группа прикрытия?
— Не нужна была группа прикрытия, потому что когда группа ползет по снегу, вас финн не видит, может, только шапка чуть торчит. Задача разведки была обнаружить эти доты, передать их местоположение командиру полка или батальона. Те на карту наносят, и потом уже действуют именно в этом направлении, доты были не только в глубоком снегу, но плюс к этому были укрыты маскировочными сетями. Они настолько камуфлированы под цвет местности, что не видно, где дот находится. Идешь между ними, а они уже тебя увидали и перекрестным огнем обстреливают, о котором я уже говорил. Когда стали опытнее, то и потерь практически не было. В моем взводе мало было потерь.
— Вам встречались доты системы Ле Бурже? Дот с амбразурами, бьющими сбоку-сзади и с глухой стеной в сторону противника?
— Может, отдельные и были, но на нашем направлении не было.
— Кроме подрыва дотов, что еще из финской войны запомнилось?
— Финские снайперы работали прекрасно. Но свои командирские знаки различия мы не снимали, потому что уже были полушубки, маскхалаты. Боец в валенках, шапке-ушанке, и командир, и генерал так же одеты. Я сам видел, как они работают. Финн сидит на сосне, а я под этой сосной лежу. Но он не знал, что я командир, а не красноармеец. Конечно, ему интереснее командира взвода, роты, батальона, полка вывести из строя, оставить без управления.
— Как с ними боролись?
— Как боролись? Приходилось так делать. Если сосна 20 сантиметров в диаметре, толовая шашка должна быть 400 граммов — чирик, сосна полетела, и «кукушка» тоже.
— Разве он подпустит, чтобы шашку подложили? Заметит, подстрелит?
— У нас каждый боец имел не только противогаз, но и толовую шашку, бикфордов шнур, детонатор. Финн сидит, не видит, что я внизу делаю. Я пристраиваю шашку, отполз на три метра — меня уже не достанешь в глубоком снегу. Подрыв — и сосна эта полетела, и «кукушка» погибла. В плен их не брали, бесполезно. Финн — это особый боец был, особая нация. Если немцы в плен сдавались, то финн дрался до последнего. Уже когда мы разгромили линию Маннергейма, они выскакивали, бежали, отстреливались, но не сдавались.
Очень мало пленных мы взяли. Нас командир дивизии информировал: все пленные в один голос говорили, что получили приказ в плен не сдаваться. Такая была пропаганда: если я, финн, попаду в плен, то семью всю завтра расстреляют. Немцы это у финнов именно переняли — если немецкому командованию стало известно, что немец попал в плен, семья тоже уничтожалась.
У нас до войны в Красном Луче был инженер-немец, потому что шахтное оборудование нам Германия поставляла. И в 1933 году, когда Адольф Гитлер пришел к власти, он меморандум направил Советскому Союзу: всех немцев, которые работают у нас, в 24 часа выслать. Его вызвали в исполком в Красном Луче: вот, поступила такая команда — всех немцев из Донбасса отправить. Он не знает, как ему быть, у него жена русская. Он женился, пока работал на шахте — Василенко была бухгалтером в шахтном комитете, — уже двоих детей имел. Как быть? Ему сказали — увози. Он напоминает, что коммунист, состоит на партучете. Ему посоветовали спрятать партбилет так, чтобы ни один сыщик не нашел.
Он уезжает, и, когда мы в 1942 году в районе станицы Распопинской переправились через Дон, остановили немцев, взяли одного в плен. В эсэсовской форме, обросший такой. Я его спрашиваю: как
