А вот этот будильник Гурька выпросил у матери, чтобы починить. Он испортился и долго стоял в буфете без дела. Отец и без будильника привык вставать на работу вовремя. Он все собирался унести его в мастерскую, но так и не собрался. А Гурька подойдет к буфету, возьмет будильник, тряхнет, и внутри затикают невидимые колесики. А через полчаса он опять останавливался. «Не может быть, – думал Гурька, – чтобы в нем произошла такая порча, что ее нельзя самому исправить».
Мать разрешила ему почистить будильник. Может, и не разрешила бы, да перед этим Гурька ловко починил примус и доказал, что в технике он кое-что понимает. Почистил Гурька будильник, а он вообще перестал ходить: сломалась пружина и погнулся маятник. Оценив Гурькину работу, отец сказал, что после нее отдавать будильник в мастерскую не стоит, дешевле обойдется новый купить.
…Гурька перекладывал одну вещь за другой, и на душе у него было очень грустно. И учиться в школе юнгов хочется, и расставаться с прошлым тяжело… Это было прощание не только с вещами, которые дороги Гурьке, а со всем – с городом, где он родился и прожил четырнадцать лет, с друзьями, с детством.
Гурька открыл коробочку. В ней лежала линза, раздобытая Николаем для проекционного фонаря. Всего таких линз требовалось две. Николай говорил, что знает, где можно купить вторую. Не успели…
Все оставалось Николаю: и старые, почерневшие, затупленные о железо ножницы, и кусочки белой жести, и пара подшипников от самоката, и панель от радиоприемника. Все он отдаст другу, чтобы помнил о нем, Гурьке.
6
Алевтина Сергеевна Лизунова, женщина болезненная, не терпела какого-либо шума в доме. А Николай и Гурька любили повозиться, помастерить что-нибудь. Поэтому они встречались у Захаровых или на улице.
У Лизуновых Гурька бывал редко. А если требовалось срочно встретиться с товарищем, он вызывал его каким-либо условным сигналом: свистнет или комочком земли бросит в окно. Алевтины Сергеевны он почему-то боялся и не любил ее.
Гурька сложил все обратно в ящик, сунул Горке ручку от радиоприемника, чтобы не остался в обиде, и отправился к товарищу.
Николай оказался дома один.
Сделав знак, чтобы Николай подождал минутку, Гурька сходил за оставленным в коридоре ящиком и, протянув его Николаю, сказал:
– Возьми.
– Что случилось? Тетя Катя не позволяет
держать у нее?
И тут Гурька подумал, что не смог бы объяснить товарищу свое решение оставить ему ящик, не выдавая военной тайны. Но тот своим вопросом подсказал ему выход.
– Да, понимаешь, бранится… И не так, чтобы очень бранится, а ребятишки у нее. Еще растащат.
– А я куда дену ящик? Увидит мама, скажет, чтобы сейчас же выбросил. Ты ведь знаешь, какая она у меня. Пальцы, скажет, порежешь, играть на скрипке не сможешь…
– Спрячь где-нибудь.
– Где?
Николай задумался, потом просветлел лицом и, подняв кверху палец, воскликнул:
– Эврика! Я его спрячу…
Он взял ящик и вышел куда-то. Вернувшись,спросил:
– А как же проекционный фонарь? Где мы будем делать его?
Гурьке снова пришлось вывертываться.
– Поживем, увидим… Что-нибудь придумаем.
– От отца ничего не слышно?
– Нет.
Помолчали. И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, Гурька сказал:
– А я в школу юнгов уеду.
Сказал помимо воли, хотел бы вернуть свои слова обратно, но уже поздно.
Николай вытаращил глаза.
– Куда, куда? В какую шкоду? – Юнгов.
– Таких школ и нет вовсе.
– Есть!
– Да нет же!
– А я говорю, есть!
– Ну, а где эта школа?
– Военная тайна.
Николай засмеялся.
