операционной, боясь войти. Ему вспомнились слова главного хирурга, а кроме того, какую пользу мог он принести своим присутствием? Он дошел до самого конца тускло освещенного коридора и там остановился в задумчивости, глядя в окно, за которым кружила метель. Вдали виднелся ярко освещенный поезд, золотой змеей извивавшийся по высокой эстакаде. Слышны были гудки автомобилей, пешеходы с трудом брели по снегу. Как все запутано в жизни, думал Юджин. Совсем еще недавно он желал смерти Анджелы, а сейчас… Боже мой, опять она стонет! Он понесет заслуженную кару за свои подлые мысли. Да, несомненно, это расплата за грехи, за все его ужасное легкомыслие! Час возмездия наступил. Какой трагедией оказалась его жизнь! Каким банкротством! Жгучие слезы выступили у него на глазах, губы задрожали. Его вдруг охватила страшная жалость — не к себе, а к Анджеле. Но он подавил ее. Нет, черт возьми, он не будет плакать! Что пользы от слез? Анджеле они не помогут.
Нахлынули было мысли о Сюзанне, о миссис Дэйл, о Колфаксе, но он поспешил отогнать их. Если бы они видели его сейчас! Снова послышался приглушенный крик, и Юджин поспешил назад, к дверям операционной. Он больше не в силах был терпеть.
Но он не вошел. Он стоял, напряженно прислушиваясь, и до его слуха донеслись звуки, какие издает человек, который хрипит и задыхается. Неужели это Анджела?
«Низкие щипцы!» — голос принадлежал доктору Ламберту.
«Высокие щипцы!» — это был тот же голос. Затем послышался стук металлического предмета о дно таза.
«Боюсь, что мы таким образом ничего не добьемся, — раздался опять голос доктора Ламберта. — Придется резать, хоть и очень не хотелось бы».
Из операционной вышла сестра, чтобы посмотреть нет ли поблизости Юджина.
— Вы бы лучше спустились в приемную, мистер Витла, — сказала она. — Ее очень скоро вынесут отсюда, теперь уже недолго.
— Нет, я хочу сам быть при операции, — сказал он неожиданно для себя…
Он вошел в зал, посреди которого на операционном столе лежала Анджела. С потолка низко спускался электрический канделябр с шестью яркими лампочками. У изголовья Анджелы стоял доктор Уиллетс, дававший наркоз. Справа стоял доктор Ламберт, не обративший на Юджина никакого внимания; на руках у него были залитые кровью резиновые перчатки, он держал скальпель. Одна из двух сестер священнодействовала у дальнего конца операционного стола, где на отдельном столике были аккуратно разложены инструменты, губки и бинты. Мисс де Саль находилась слева. Она раскладывала на столе возле Анджелы куски марли. Рядом с нею и против доктора Ламберта стоял еще один хирург, которого Юджин раньше не видал. Из груди Анджелы вырывалось тяжелое хрипение. Она, по-видимому, была без сознания. Ее лицо скрывали куски марли и какая-то резиновая воронка.
У Юджина ногти вонзились в ладони. Значит, все-таки операция! — подумал он. Кесарево сечение. Очевидно, они не могут извлечь ребенка, даже убив его. Семьдесят пять процентов таких операций, говорилось в книге, кончается благополучно; но эта статистика относилась только к зарегистрированным случаям, а сколько незарегистрированных? Действительно ли доктор Ламберт такой великий хирург? Выдержит ли Анджела эфир, с ее слабым сердцем?
Юджин стоял и наблюдал за всей этой сценой. Доктор Ламберт быстро вымыл руки и взял маленький блестящий скальпель, сверкавший, как ярко начищенное серебро. Руки старого врача в резиновых перчатках казались в электрическом свете голубовато-белыми. Обнаженное тело Анджелы было совсем восковым. Доктор Ламберт склонился над нею.
— Старайтесь по мере возможности поддерживать правильное дыхание, — сказал он своему младшему коллеге. — Если она очнется, дайте ей эфиру. А вы, доктор, присмотрите за артериями.
Он сделал легкий надрез в нижней половине живота, и Юджин увидел, как в том месте, которого коснулся нож, брызнули струйки крови. Разрез выглядел совсем небольшим. Сестра губкой снимала кровь, едва только она выступала. Затем хирург сделал второй надрез, и тогда показалась ткань, выстилающая изнутри мышцы живота и защищающая кишечник.
— Я не хочу делать слишком большой разрез, — спокойно сказал хирург, словно разговаривая сам с собой. — А то с этими внутренностями потом большая возня. Приподымите слегка края, доктор. Очень хорошо. Губку, мисс Вуд. А теперь, если мы сделаем еще один надрез здесь…
Он снова стал орудовать своим инструментом, совсем как добросовестный столяр или плотник. Потом бросил нож в таз с водою на столике мисс Вуд и, просунув пальцы в кровоточащую рану, к которой сестра все время прикладывала губку, что-то обнажил. Что это? Сердце у Юджина судорожно заколотилось. Доктор Ламберт просовывал пальцы все глубже — сперва средний, затем также и указательный, — приговаривая при этом:
— Что-то я ножку не нахожу. А ну-ка, еще поищем. Ага, вот она!
— Разрешите, доктор, слегка подвинуть головку?
Это говорил молодой врач, находившийся слева от доктора Ламберта.
— Осторожнее только! Осторожнее! Она пригнута почти к самому кончику. Ну, теперь я ее держу. Тише, доктор, не забывайте о последе.
Из жуткой раны появилось что-то залитое кровью, что-то странное — крохотная ступня, ножка, тельце, голова…
«Боже мой, какой ужас!» — мысленно произнес Юджин, и снова слезы выступили у него на глазах.
— Послед, доктор… Следите за брюшиной, мисс Вуд. Ребенок жив, все в порядке. Как пульс больной, мисс де Саль?
— Слабоват, доктор.
— Поменьше эфиру в таком случае. Ну, теперь можно все укладывать на место. Губку. Придется, Уиллетс, потом наложить швы. Боюсь, что само не заживет. Некоторые хирурги придерживаются другого мнения, но я не верю в возможность самопроизвольного заживления у нее. Наложим по крайней мере три или четыре шва.
Они работали, как плотники, как столяры, как электромонтеры. Анджела, казалось, была для них не более как манекен. И все же в их медленных, уверенных движениях чувствовалась напряженность и торопливость. «Тише едешь — дальше будешь», — вдруг всплыла в памяти Юджина старая поговорка. Он наблюдал за тем, что разыгрывалось у него на глазах, и ему казалось, что все это сон, кошмарный сон, или потрясающая картина, вроде знаменитого полотна Рембрандта «Ночной дозор». Молодой хирург — тот, которого Юджин не знал, — высоко поднял какой-то предмет фиолетового цвета, держа его за ножку, точно освежеванного кролика; Юджин с ужасом сообразил, что это его ребенок, — ребенок Анджелы, — тот самый, из-за которого здесь вели такую отчаянную борьбу, терпели такие страшные мучения. Это было чудовище, игра природы, нечто немыслимое, бесформенное. Юджин не хотел верить своим глазам; он увидел, как доктор шлепнул ребенка по спине и с любопытством разглядывает его. И в этот момент послышался слабый крик, — нет, в сущности даже не крик, а чуть слышный странный звук.
— Она страшно маленькая, но я думаю, что с ней все в порядке. — Голос принадлежал доктору Уиллетсу, он говорил о ребенке. О ребенке Анджелы. Теперь его держала сестра. Они только что резали Анджелу. А сейчас они зашивают рану. То, что происходило здесь, не имело отношения к жизни, — это был жуткий бред. Юджину казалось, что он потерял рассудок, что он очутился во власти злых духов.
— Ну, доктор, я думаю, хватит. Прикройте ее, мисс де Саль. Теперь можно увозить.
Они еще долго занимались Анджелой — накладывали повязку, снимали прибор, через который подавался эфир, потом уложили ее на спину, обмыли, переложили на носилки и выкатили из операционной. Она лежала без сознания, еще под действием эфира, и стонала.
Юджину невыносимо было слышать ее мучительное, тяжелое дыхание. Казалось невероятным, чтобы эти звуки могли исходить из груди Анджелы — словно кричала ее душа. И ребенок тоже кричал — здоровым детским криком.
«Боже мой, что за пытка!» — думал Юджин. Подумать только, что это должно было случиться. Угроза смерти, хирургический нож, бессознательное состояние, боль — выживет ли Анджела после всего этого? Будет ли она жить? А он стал отцом.
Он повернул голову и увидел неимоверно крохотную девочку, которую сестра держала на каком-то одеяльце или подушке. Она что-то делала с нею — обтирала маслом. Ребенок был розовый, как и всякий
