показать, что одинаково прост и приветлив со всеми.
Чиновники, улыбаясь, вышли, и старика впустили в кабинет.
Я услышал, как Пауэрс начал: «Ну что, мистер Кассиди...» — тут он медленно подошел к двери и закрыл ее. Мы, оставшиеся по другую сторону, больше ничего не слышали. И только по тому, как низко кланялся старик, выходя через некоторое время из кабинета, и как он без конца повторял: «Спасибочки вам, мистер Пауэрс, спасибочки!» — можно было понять, какого рода сделка, видимо, состоялась между ними.
Таких посетителей и таких разговоров было немало за этот вечер, а тем временем толпа жаждущих купить билет не иссякала. Сотни людей входили и выходили, причем некоторые удостаивались кивка головы, другие — только беглого взгляда, третьих осматривали внимательно, испытующе.
— Это все члены клуба? — спросил я своего друга, в прошлом члена законодательного собрания, а ныне уполномоченного по выборам в моем избирательном округе.
— Почти все они — члены нашей окружной организации, — ответил он.
— Сколько голосов вы намерены закрепить за собой таким образом?
— Около пяти тысяч.
— А сколько всего избирателей в округе?
— Десять тысяч.
— Стало быть, еще до начала выборов вам обеспечена половина всех голосов?
— Мы обязаны их обеспечить, — ответил он многозначительно. — Пауэрс начнет действовать, только когда будет уверен, что большинство голосов уже за ним.
Так мы сидели, наблюдая за происходящим, а время шло, и толпа редела, и вот в клубе осталась лишь незначительная горстка людей. Около полуночи можно было считать, что уже все прошли, после чего Пауэрс вышел из кабинета и спокойно собрался уходить.
— Все сделано, Эдди? — спросил он стоявшего у дверей молодого ирландца с острым, как мордочка хорька, лицом.
— По-моему, все.
— Вы позаботитесь, чтобы помещение привели в порядок? — спросил он у сборщика налогов.
— Будьте спокойны, шеф, к утру оно расцветет, как майский сад.
