Она с интересом посмотрела на своих новых соседей. Высокий темноволосый мужчина с точеными чертами классической статуи, но совсем не такой холодный, и беленькая маленькая девочка, взиравшая на него с любовью и преданностью.
Этот мужчина — башня, подумала Марина. Воплощение силы и постоянства, цитадель и надежное убежище для беззащитного, во всем зависящего от него ребенка.
Женщину очень тронуло сильное чувство, связывавшее отца и дочь. И тут ее озарило.
Ну конечно! Предупреждение, содержавшееся в картах, не имело к ней никакого отношения. Оно было адресовано ее таинственному соседу.
Иногда такое случалось. Ты задавал картам один вопрос, а они не обращали на него внимания и отвечали на другой. Иногда заданный совсем не тобой.
Она знала, что права. Это чувствовалось по внезапно подскочившему пульсу и крохотным иголочкам, покалывавшим нервные окончания. Сомнений не оставалось.
Следя за мужчиной, который заботливо вел девочку по тротуару, Марина крепко обхватила себя руками. Что ждет этого человека… и его невинное дитя?
Глава 4
Комната благоухала цветами. Дюжины роз теснились в нарядных китайских вазах, стоявших на полированном дубовом паркете. Комната была светлая и просторная; в ней сочетались элегантность и пышность; за мешаниной красок угадывались тепло и уют. Огромные окна смотрели на юг, кремовые стены украшали многоцветные ковры и старинные зеркала в полный рост. С карнизов черного дерева свисали канареечно-желтые шторы, ниспадая на паркет, как струи горного водопада. На диванах с пухлыми круглыми валиками из белого бархата лежали ярко-зеленые подушки, украшенные алыми кисточками.
Франсуа помедлил в дверях, рассматривая собравшихся. Он ожидал увидеть тесную группку важных, серьезных учителей, чинно пьющих шерри, а затем уезжающих домой на плотный английский воскресный ленч с непременной жареной свининой и яблочным пирогом. Вместо этого перед ним была весело жужжащая толпа, потягивающая шампанское и уплетающая канапе — маленькие бутерброды со сверкающей черной икрой, оливками и другими экзотическими деликатесами.
— Пойдем, папа! — стала теребить его за рукав Леонора.
Может быть, следовало надеть галстук, подумал Франсуа, припомнив чопорные утренние «коктейль- парти» в Париже семидесятых, когда он еще ходил в коротких штанишках и был непременным участником шикарных материнских приемов.
Он поднес руку к открытому воротнику черной шелковой рубашки, а затем пригладил падавшие на лоб локоны.
— Где мисс Пич? — нетерпеливо спросила Леонора, становясь на цыпочки и вглядываясь в шумную толпу. — Я ее не вижу!
Она взяла стакан апельсинового сока с подноса, протянутого нарядным официантом в приталенной куртке и черном галстуке бабочкой. Другой рукой официант держал поднос с канапе. Естественно, Леонора выбрала бутерброд с филе из анчоусов, в середине которого лежал проткнутый палочкой корнишон.
— Хочу видеть мисс Пич! — заявила она и лизнула розовым язычком соленую шкурку анчоуса.
— Она скоро появится, — заверил дочь Франсуа, взял у следующего официанта бокал шампанского и машинально вдохнул в себя его аромат.
Глаза, нос и язык подтвердили, что это не подделка. Марочное шампанское с богатым горьковатым букетом, холодное и кристально чистое.
Он посмотрел на нарядную толпу, криво усмехнулся и напомнил себе, что треть человечества лишена роскоши пользоваться телефоном.
Франсуа тяжело вздохнул, взял себе канапе с кальмаром цвета фиолетовых чернил, утопавшим в озере из желе авокадо, положил на тарелку и стал пристально рассматривать. Канапе было настоящим произведением искусства.
— Закуска для воробьев, — раздалось у него над ухом.
Франсуа обернулся. У мужчины, стоявшего за спиной, были классически правильные черты, неправдоподобно голубые глаза и непокорная соломенная грива. Он непринужденно улыбался, но в глазах читался вызов.
Франсуа выпрямил спину и внутренне напрягся. Это был тот невольный жест самозащиты, который он часто видел у детей на игровой площадке, собак в парке, политиков во время дебатов и много раз запечатлевал на фотопленке.
Он посмотрел по сторонам. На мужчинах дорогие рубашки безупречного покроя, на женщинах шелк и замша. На мгновение они примыкали к той или иной группке, через минуту уходили и устремлялись к следующей, напоминая стайку юрких тропических рыбок. Или посетителей галереи Поппи.
— Воробьев? Слишком скромно. — Франсуа неуступчиво поглядел в голубые глаза. — Скорее для павлинов.
Блондин откинул голову и засмеялся:
— Справедливо! — Мужчина протянул руку, едва не опрокинув подошедшего официанта, и сгреб на тарелку все, что оставалось на подносе. — Эти официанты всегда ходят парами, как лондонские автобусы!
Франсуа вежливо улыбнулся, почувствовав, что улыбка вышла натянутая, и осудил себя за неумение расслабляться.
— Вы давно знаете Зою? — спросил светловолосый.
— А кто это?
Голубые глаза на мгновение сузились.
— Наша хозяйка.
— А, мисс Пич…
— Именно, — буркнул собеседник, в глазах которого безошибочно читалось: «Держись от нее подальше».
— Мисс Пич! — внезапно воскликнула Леонора и от возбуждения переступила с ноги на ногу. — Мисс Пич, я здесь! — крикнула она и метнулась вперед, как маленькое ядро в цветастом платье.
Мисс Пич наклонилась, поцеловала Леонору в макушку и порывисто обняла.
— Леонора, моя дорогая малышка!
У Франсуа тут же встали дыбом волосы на загривке, словно у почуявшего угрозу пса. Как смеет эта женщина называть Леонору своей малышкой? Слишком аффектированно. Слащаво. Фальшиво.
Моя дорогая малышка. Именно так Поппи называла их дочь. И к чему это привело?
Теперь Леонора видится с матерью лишь осенью и весной.
Он смерил мисс Пич оценивающим взглядом. Профессиональный фотограф, Франсуа никогда не забывал о своей работе, в которой постоянно искал объект для съемок, замечал черты, которые прекрасно отобразит пленка, намечал композицию кадра.
В этой женщине, похожей на газель, были живость и непринужденность. И дело заключалось не в расцветке: черных коротко стриженных, блестящих волосах, бледной фарфоровой коже, алых ногтях. Она обладала энергией натянутой пружины — качеством, которое всегда вызывало у Франсуа любопытство.
Он понял это по ее жестам и позже, еще не видя лица. Леонора смотрела на учительницу с восхищением, которое грело Франсуа душу.
— Зоя любит детей, — доверительно, как другу, сказал блондин. — Иначе она вряд ли смогла бы учить этих дьяволят изо дня в день. Я от такой работы сошел бы с ума.
Этому было легко поверить. В голубых глазах читалось пристрастие к ружьям, кларету, лабрадорам и прочим прелестям сельской жизни. Франсуа усмехнулся. Как ни прискорбно, блондин начинал его раздражать.
