В половине восьмого те счастливчики, кто еще ухитрялся спать, испуганно вскакивали с кроватей: начиналась канонада. На потолок откуда-то методически падали фугаски. Потолок прогибался и сыпал штукатуркой, будто надувал напудренные щеки. Это просыпался Аналапнех и делал утреннюю зарядку с двухпудовыми гирями.
С полвосьмого до полдевятого в доме торопливо хлопали двери, потом наступала тишина. Но мы с Кимом не могли уже больше заснуть. Позавтракав в столовой, мы отправлялись в институтский парк, выбирали место потенистей и там досыпали.
Недели две уже я и Ким жили, как летучие мыши: спали днем, работали ночью. Рабочий день обычно начинался у нас после того, как выпадала вечерняя роса и дороги, впитав в себя влагу, становились плотными. Но самое главное – кругом делалось безлюдно.
В этот вечер роса выпала рано, и мы очутились за городом, когда раскаленный от прокатившегося по нему солнца край неба еще не успел остыть и лишь кое-где покрылся окалиной. На его фоне прямые свечки тополей были как черные трещины. Ким остановил мерина и дал ему овса.
– Пойди разведай местность, – сказал он мне. – Вон там какое-то подозрительное пятно.
– Мне надоело разведывать местность, – буркнул я.
– Тогда подготовь агрегат.
– Мне надоело подготовлять агрегат.
Ким положил руку на мое плечо.
– Не хандри, – сказал он. – Сейчас нам дорога каждая минута.
Скользя по траве, я спустился вниз по склону. Луна еще не взошла. Звездный шатер неба светился неясно, словно сквозь марлю, но на востоке земля уже тонула во мраке; только далеко, в том месте, где должен быть город, тлел горизонт. Слабый, как дыхание спящего, ветер дул поочередно то с одной, то с другой стороны. Когда он прилетал с запада, я слышал трамвайные звонки, гудки тепловозов и какой-то неясный шум, как будто там укладывался на ночь громадный рой. С востока же, с полей, ветер приносил запах полыни, липового меда и короткие одинокие трели соловья. Я знал, где его гнездо: чуть подальше, в ложбине, заросшей шиповником, которую Ким принял за подозрительное пятно. Белая от меловой пыли дорога лентой убегала в поля и терялась во мраке. Она была безлюдна. «Сюда хорошо приходить на свидания, – подумал я, – слушать соловья. У нее должны быть большие черные глаза, чтобы отражались звезды».
– Ну, что? – нетерпеливо спросил Ким, когда я вернулся. – Можно начинать?
– Ни единой живой души, если не считать, конечно, влюбленных, но их обнаружить нелегко.
– Откуда тут влюбленные? – проворчал Ким. – Они все в кино да на танцах.
– Несчастный! Он не представляет себе любовь вне кино и танцев. Тина, вы никогда не бываете на лоне природы?
Тина повернулась ко мне. В темноте ее лицо смутно белело.
– Нет.
– Может, вы даже не целуетесь?
– Мы считаем это предрассудком.
– Хватит болтать! – сказал Ким. – Поехали!
Он щелкнул выключателем. Зажглась лампочка, и желтый круг света упал на землю. Тина подготовила секундомер. Помянув черта, я взобрался на мерина.
– Есть? – спросил Ким.
– Есть.
– Трогай.
Я ткнул мерина в бок. Мерин вздохнул и сделал шаг. Я ткнул его еще раз. Мерин опять шагнул.
– Пошел! Пошел! – закричал сзади Ким, размахивая хворостиной.
Я подпрыгнул и дернул мерина за ухо, но он только мотнул головой. Оставался последний способ.
– Шумел камыш, деревья гнулись!.. – затянул я фальшивым голосом.
– А ночка темная была! – рявкнул Ким сзади.
– …темная была… – подхватила Тина.
Мерин недоверчиво оглянулся и затрусил по дороге. «Летучий Голландец», громыхая, тронулся.
– Одна возлюбленная пара!.. – вопил я, постепенно воодушевляясь.
– Всю ночь гуляла до утра! – вразнобой донеслось сзади под усиливающийся грохот.
Когда мы кончили петь, мерин, прижав уши, мчался во весь опор. Странное действие знаменитой песни на наш двигатель мы обнаружили случайно во время свадьбы соседей. Тогда мерин, как безумный, заметался по двору, едва услышав нестройный хор. Очевидно, с шумевшим камышом у него были связаны какие-то тягостные воспоминания. С тех пор мы использовали эти воспоминания в корыстных целях. Это, конечно, было не совсем честно, но на что не пойдешь ради науки: нам нужна была скорость двадцать километров в час.
– Заяц! Заяц! Пали! Улю-лю-лю! – крикнул Ким диким голосом.
При этих словах мерин совсем ошалел. Выгибая спину, он понесся вскачь. Меня трясло и швыряло, как в шторм на жалком суденышке. Перед глазами плясали красные интегралы, к горлу подступала тошнота.
Наверно, со стороны это было дикое зрелище. Среди мирно спавших полей со страшным лязгом,
