– Анатолий Борисович, можно я пойду домой?
Тот взглянул на часы и махнул рукой.
– Иди. Все равно сегодня пятница.
– Спасибо, – Аревик аккуратно прикрыла дверь. Огляделась, будто уходила не на два выходных дня, а навсегда. Как здесь все знакомо и мило! Стенд по технике безопасности, график дежурств слесарей… но как душно!.. Привычно поднявшись на шесть ступенек, она открыла дверь. Жаркая волна окатила ее, и сразу оказалось, что у нее ужасно холодные руки; по телу пробежали мурашки, как при погружении в горячую ванну. Аревик сделала несколько шагов и остановилась.
Над головой шелестели деревья. За гаражами визжали дети, уже обалдевшие от бесконечно длинных каникул; два парня у соседнего подъезда пили пиво, пока третий безуспешно пытался дозвониться по мобильному телефону. Все здесь было не так, как в ее «склепе» с неумолимыми правилами ТБ на облупившейся стене – Аревик только сейчас поняла это. Нет, домой она не пойдет – она будет просто гулять; пойдет, куда глаза глядят, и не станет ни о чем думать.
Солнце висело еще достаточно высоко, поэтому, как и большинство прохожих, она выбрала теневую сторону. Глядя на «чистые», и потому симпатичные лица, Аревик думала, за какие же грехи судьба уготовила ей такое уродство, что даже в зеркало лучше смотреться лишь при крайней необходимости? Разумного объяснения не находилось. К тому же она привыкла быть безликой тенью, сквозь которую взрослые смотрят, как сквозь пустое место, а дети, существа более восприимчивые, показывают пальцем, громко восклицая: – Мам, смотри, какая страшная тетя! Мамы при этом краснели, били детей по рукам, но даже не думая извиниться, шли дальше. Она привыкла, что мужчины могли запросто толкнуть ее плечом, и это являлось не поводом для знакомства, а, скорее, нарушенная координация нетрезвых движений заставляла натыкаться на препятствия. Она привыкла ко всему и жила практически в крохотном треугольнике, вершинами которого являлись – работа, дом и магазин, располагавшийся совсем рядом.
Но сегодня происходило нечто особенное – ей стало душно во всем этом, захотелось воздуха. Но не будет же она, как маленькая девочка, гулять по двору возле качелей? И не будет сидеть с бабками у подъезда. Если до нее никому нет дела, то почему она должна чего-то стесняться или бояться? Она – тень и живет своей собственной, недоступной никому жизнью. Может быть, даже здорово, быть такой независимой! Может, все эти красавцы и красавицы только и мечтают сделаться такими же незаметными и не думать, как их воспринимают окружающие… хотя вряд ли – им, наверное, нравится их состояние. А ей должно нравиться ее, потому что такой создал ее Бог и избавиться от этого невозможно, как невозможно начать жизнь заново!
Нельзя сказать, что благодаря подобной «убийственной» логике Аревик почувствовала себя уверенней, но плечи ее незаметно распрямились, а шаги стали быстрее, вроде, она определила для себя некую цель.
Незаметно дошла до площади и остановилась, поняв, что цель ее не выразима, ни мыслями, ни словами. Дальше Аревик шла медленно, с интересом разглядывая витрины. Невольно подумалось, сколько же всяких красивых вещей существует на свете, а люди все придумывают и придумывают новые, постоянно «обновляя коллекции». Зачем? Неужели кто-то будет каждый год менять украшения или, например, те же часы?.. Ей, вот, хватает старенькой «Зари», подаренной еще на совершеннолетие, а тут… только в витрине их сотни и сто?ят они… она и денег таких никогда не держала в руках…
Хотя нет, держала. Когда заболела Раиса Николаевна, ей поручили выдавать зарплату всему ЖЭУ. Она помнила, как отсчитывала купюры из толстых пачек, но при этом в голову даже ни разу не пришла мысль о том, что можно сделать, если б все они принадлежали ей.
Действительно, а что б она сделала? Уж новые часы, точно, не стала бы покупать. А что? Аревик растерялась и ничего не могла придумать. Квартира? Но ей вполне хватает ее комнаты. Автомобиль? Чтоб кататься по двору, потому что ездить ей больше некуда? Да и куда его ставить? Уж ей-то хорошо известно, как трудно выбить место под гараж. Наряды? Одежда у нее тоже есть, ведь даже если иметь сто платьев, то невозможно носить их все. Вот, новые туфли… хотя она и так купит их со следующей зарплаты.
Аревик вздохнула. Оказывается, ее жизнь не так уж и плоха… или просто она приспособилась и не хочет замечать ничего другого? Так это и хорошо, чтоб не мучиться и не кусать локти от зависти!
Надо всем первым этажом очередного дома красовались огромные золотые буквы – «Стоматология». Подобное учреждение ей никогда не приходилось посещать – зубы у нее ровные и белые, до сих пор не знающие, как выглядит бормашина. Вообще, у нее замечательная улыбка, если б еще не гнусное пятно… Вот, на что она б потратила все деньги – на пластическую операцию!..
Аревик представила, что пятно исчезло… и испугалась. Это ж означало б совсем другую жизнь и совсем другие отношения, к которым она просто не была готова. У нее, наверное, должны будут появиться подруги и мужчины, и что со всеми ними делать? Это в мечтах все протекает ровно, естественно и поэтому радостно, а в реальности? Вот, например… Она сфокусировала взгляд на трех парнях, куривших у раскрытой двери, прямо под вывеской «Галерея Антиква».
Парни разговаривали довольно эмоционально. Двое в аккуратных белых рубашках и галстуках, похожие на манекены, что-то доказывали третьему, одетому в мятые брюки и небрежно расстегнутую желтую рубаху. Этот, третий, казался пьян, но не выглядел отталкивающе – он улыбался, и, главное, в нем отсутствовала, свойственная пьяным тупая агрессия.
Парни докурили и скрылись внутри, а Аревик отправилась дальше; миновала несколько совершенно ненужных ей магазинов и вдруг поняла, что дальше идти не хочет. Что ей там делать, если эта длиннющая улица вообще не имеет конца, а плавно перетекает в Московскую трассу? В Москве ей тоже нечего делать, поэтому Аревик зашла в незнакомый двор; усевшись на пустую скамейку, покурила и не придумав ничего интересного, повернула обратно. Вновь дойдя до галереи, она увидела, как туда входит многочисленная группа людей, причем, один нес на плече камеру с длинным объективом.
Полумрак холла, вроде, притупил зрение, сохранив на стенах лишь мутные цветные пятна, но толпа и не собиралась останавливаться в этом расплывчатом мире и проследовала дальше. Двигаясь вместе с ней, Аревик оказалась в зале, сплошь увешанном другими картинами, а в центре стояли трое парней, которых она совсем недавно видела у входа.
От того, что все сразу заулыбались, начали обниматься и жать друг другу руки, Аревик сделалось неловко. Получалось, она одна являлась здесь посторонней. Если б можно было мгновенно исчезнуть, она б, наверное, так и поступила, но повернуться и демонстративно уйти выглядело некрасиво, тем более, ее притягивала яркая магия красок. Все было непривычно красивым, несравнимым с плакатами, развешанными в родном ЖЭУ!.. Аревик заворожено оглядывала зал, даже не заметив, как рот ее приоткрылся от удивления – она ведь никогда не посещала художественных выставок.
Созерцание красоты прервало громкое покашливание, и высокий мужчина с пышными усами отделился от группы, держа микрофон. Оператор тут же присел, направив на него камеру.
– Сегодня мы открываем выставку трех самобытных художников…
Камера ползла по сбившимся в кучку зрителям. Чтоб не портить вид, Аревик отошла в сторону и отвернулась, рассматривая одно из полотен. Если издали своими яркими цветами оно создавало радостное настроение, то вблизи представляло собой лишь цепь раскрашенных кружочков и треугольников. Немного разочарованная, Аревик двинулась дальше, внимательно изучая следующее произведение.
– А это кто? – спросил Игорь, наклоняясь к Ивану.
– Без понятия. Небось, любительница какая-то.
– Блин, уродина, в натуре… любительница…
– А, по-моему, ничего, – присоединился к обсуждению Костя, – если б не фигня на морде, нормальная девка.
– Вкус у тебя… – фыркнул Игорь.
– Дурак ты, братец, – беззлобно усмехнулся Костя, – тебе что, нравятся «куклы Барби»? Лицо должно быть оригинальным и характерным…
Оратор прервал выступление, видя, что виновники торжества его не слушают. Пришлось замолчать, но
