Египтянка (сборник)

гармонирующей с блестящим металлом и ярким дорогим пластиком. Конечно, какой покупатель подойдет с вопросом к чучелу в огромных очках, длинной давно вышедшей из моды юбке и волосами непонятного пегого цвета? Но не могла же Катя объяснить, что если ей удастся заработать хоть немного денег, то она приведет себя в порядок и будет выглядеть ничуть не хуже других. Нет, вальяжный молодой человек все равно б не понял этого…

А еще ее очень отпугивали предложения, типа, «требуется секретарь-референт. Опыт работы не обязателен». Два раза она ходила по подобным объявлениям, но в первом случае ей отказали сразу, прямо с порога, видимо, по той же причине, что и менеджер из магазина, а во втором получилось и того хуже. Будущий шеф оглядел ее с ног до головы и весело сказал:

– Вообще-то, лапуля, ты ничего, если немного подкрасить и приодеть. А девушки в очках меня даже возбуждают – есть в них определенный шарм. И то, что не замужем, очень даже хорошо, потому что придется задерживаться сверхурочно… Лапуль, ты не могла бы приподнять юбку, чтоб я посмотрел, как ты будешь выглядеть в мини? Катя покраснела, попятилась назад и толкнув спиной дверь, выскочила из кабинета.

Сейчас, после разговора с отцом, она уже по-другому смотрела на вещи, но дурацкое чувство стыда не позволяло ей явиться туда во второй раз.

…И что мне осталось?.. Катя еще раз пробежала бесполезную газету и бессмысленно уставилась на маленькую книжную полку, висевшую на противоположенной стене.

«Женские романы», где, несмотря на страдания и сыплющиеся, как из рога изобилия, проблемы, все у героинь всегда заканчивалось хорошо, уже давно не привлекали ее. Она не верила, что все должно заканчиваться хорошо, и поэтому смотрела в какое-то невидимое пространство, простиравшееся за непроницаемой для взгляда стеной. Но там существовала только полная чернота, пугающая тупой однородностью, не подсказывающая никаких решений; она угнетала, и сознание не произвольно начинало бороться своими скудными средствами…

Перед Катей внезапно возникла панорама улицы. Посреди тротуара стояла чумазая, одетая в грязную куртку женщина с потухшим взглядом, которая тянула к прохожим руку и что-то нечленораздельно бормотала себе под нос. Люди шарахались от нее, меняя направление движения, и брезгливо отворачивались.

…Может быть, эта женщина – я через каких-нибудь десять лет? Хотя и десять лет еще надо прожить, – она усмехнулась, прогоняя видение, – а, может, на панель? Для многих это оказалось выходом в безвыходной ситуации… Катя попыталась представить, как все будет происходить, и не смогла, потому что мужчина в ее жизни был лишь один, пьяный и небритый. В институтском колхозе он фактически изнасиловал ее прямо в кустах возле поля, где они убирали картошку. Никто тогда не пришел на помощь… да она никому и не жаловалась из своего извечного стыда; только усвоила для себя, что мужчины – это существа совершенно другого вида, опасные, хищные, и их надо избегать. И чтоб теперь она совершенно добровольно испытывала эту боль и унижение? Лучше, вообще, не жить…

Катя перевела взгляд на окно. Его светлый прямоугольник так контрастировал с черной бездной, простиравшейся за книжной полкой, что она невольно встала и подошла ближе; опершись о подоконник, посмотрела вниз. …Четвертый этаж. Если прыгнуть головой вниз, то неминуемо разобьешься об этот мокрый холодный асфальт, и сразу все закончится. Все проблемы разрешатся сами собой и… и что будет дальше?.. А дальше не будет ничего – ни тоннеля, стремящегося к радостному неземному свету, ни райских садов, ни адских котлов со страшными мохнатыми чертями, похожими на того, колхозного мужика… Это пугало Катю больше всего – что ничего не будет. Какой бы тягостной ни казалась жизнь, она все равно лучше, чем лежать в тесном деревянном ящике под метровым слоем земли.

Катя вдруг подумала, что все это опять же неправильно, не так; что опять она смотрит на себя со стороны, как будто останется существовать, только в виде какой-то другой мыслящей субстанции. А ведь ее просто не будет, и она не сможет оценить, каково это, лежать в том ящике, и даже не узнает, как отец отнесся к ее смерти. Может быть, он раскается и пожалеет, что променял несколько сотен рублей на жизнь дочери? …Действительно, ведь какие-то несколько сотен! Не так уж много мне и надо. Я ж не покупаю нарядов и не требую французские духи… Стало ужасно обидно, причем, не ясно, отчего больше – оттого, что вынуждена жить такой жизнью, или оттого, что эту жизнь можно закончить так легко, быстро и навсегда. Катя попыталась представить свое тело, превращенное в кровавое месиво. …Или так бывает только в кино? А на самом деле, я просто сверну шею, и буду лежать такая же естественная, только совершенно неподвижная… может быть, только очки отлетят куда-нибудь в сторону…

Нет, она решительно не могла представить, как это будет происходить, но осознание того, что выход все-таки существует и в самом крайнем случае им всегда можно воспользоваться, успокаивало, придавая силы для поисков иного решения. А этот безвыигрышный вариант никуда не денется – достаточно распахнуть створки, взобраться на подоконник, зажмурить глаза… Катя отошла от окна и обвела взглядом комнату.

…А что будет здесь потом?.. Потом, когда меня не станет. Наверное, в мою комнату переедет отец – им с матерью давно уже неинтересно спать в одной постели. Значит, книжки, скорее всего, перекочуют в подвал, а огромный плюшевый медведь?.. Нет, его мать должна забрать к себе… Катя совершенно отчетливо представила новый облик комнаты, даже почувствовала, как ее диван и дешевый коврик на стене пропитываются запахом отцовских сигарет. Закрыла лицо руками, но мешали очки. Она отшвырнула их в угол и зарыдала, сотрясаясь всем телом; рухнула на диван, хранивший ее живой запах. Она не хотела уходить из этого мира, потому что ясно знала – никакого другого не существует. Все эти бредни о жизни после смерти, о рае и аде, о переселении душ, есть не что иное, как выдумка какого-то умного и циничного человека, стремящегося придать человеческому существованию смысл, оградить его от мыслей о неминуемом и бесповоротном конце. Нет, пока она еще поживет здесь. Второго такого шанса ей не представится, а пока у нее есть еще и сто рублей, она способна искать, на что-то надеяться.

Катя вытерла слезы, встала, последний раз шмыгнув носом. Наклонилась за очками и почувствовала, что одно стекло треснуло от удара; в ужасе водрузила их на нос, закрыла правый глаз – перед левым пролегла широкая непрозрачная полоса. Зрачок метался, ища какое-нибудь удобное положение, но мог видеть, либо давно некрашеный пол, либо потолок, а стены, находящейся прямо напротив, будто не существовало вовсе – вместо нее возникло бесконечное серое ничто.

Катя растерянно сняла очки; посмотрела на них, поднеся совсем близко к лицу. Поменять стекло стоило гораздо больше ста рублей, но дополнительных денег ей на это никто не даст. Она снова опустилась на диван. Но, видимо, это событие сдвинуло ее сознание с мертвой точки – ей уже не хотелось вернуться к окну и даже думать о самоубийстве. Раз в ее жизни что-то способно измениться в худшую сторону, то, возможно, способно и в лучшую? Главное, что оно способно меняться! Надо идти, причем, совершенно не важно, куда. К черту газету! Она написана для тех, кто знает, что ищет, а у нее все должно быть по-другому, также спонтанно и непредсказуемо, как эти разбитые очки. К тому же, отец никогда не простит ей, если она целый день бездарно просидит дома.

Оделась Катя быстро. У нее никогда не возникало проблем с выбором гардероба, ведь когда нет вариантов, нет и проблем. Накрасилась, чтоб хоть частично скрыть следы слез; попыталась еще раз надеть очки в надежде, что что-нибудь изменится само собой, но трещина не исчезла, и лучше видеть она не стала. Вздохнула. Сунула их в сумочку, чтоб использовать, если потребуется рассмотреть что-нибудь повнимательнее, хотя бы одним глазом. Взяла со стола драгоценную «стошку» и торопливо захлопнула за собой дверь, словно покинуть квартиру являлось ее главной целью. Сбежала по лестнице, держась за перила, и оказавшись во дворе, резко остановилась, привыкая к новому видению мира. Здесь сделать это было гораздо проще, чем на улице, кишащей автомобилями и беспорядочно снующими людьми. Вот пять тополей посреди двора (это она знала настолько хорошо, что их даже не требовалось видеть); улица (она там, между домами, где проплывали цветные, расплывчатые пятна автомобилей); мужчина прошел к соседнему дому. Рядом с ним бежала толстая черная собака. Катя знала, что у мужчины усы, а собака – перекормленный ротвейлер. Их тоже не надо рассматривать. На лавочке у подъезда сидит незнакомый мужчина. Он никогда не сидел здесь раньше. Но это не важно, главное, она различала, что это мужчина, и он просто сидит, зажав между ног, стоящий на земле кейс, и не предпринимает никаких действий.