Фисба Фиванская: флейтистка, порна, собственность дома Трифены

Клеобула: острая на язык рабыня-порна в доме Трифены

Фрина: знаменитая гетера, первая красавица Афин

Ликена: гетера, дочь спартанки с Киферы

Эвбул: молодой человек благородного происхождения, который принимал участие в пирушке у Трифены

Калипп из Пеании: молодой деревенский житель, гость на пирушке у Трифены

Аристогейтон: человек спартанских привычек и идеалов, мечтающий очистить Афины от скверны

Гиперид: прославленный и любимый афинянами оратор, шестидесяти одного года

Ферамен: доверенное лицо Аристогейтона, добывает свидетельские показания для суда над Фриной

Архий: актер из Италии, шпион и охотник за беглыми, пользующийся покровительством Антипатра

Хрис: кузнец с замашками скульптора

Гермодор: гражданин с замашками философа

Миртил: юный гражданин, пользующийся дружеским расположением Гермодора

Пракситель, сын Кефисодота: стареющий, но полный сил скульптор

Тимарх, сын Праксителя: подмастерье, помощник отца

Сикон: дюжий раб с клеймом и железным ошейником, служит Ликене

Эфипп с Ликабета: угольщик, который сдает внаем мулов

Магистрат из Ахарн

Молю: услышь меня, о лучезарный Аполлон! Рассей мрак и невежество — пособников бесславной смерти. Да зальет свет твой великие Афины! О мрачная Мельпомена, Муза Трагедии, помоги мне поведать эту темную повесть о тайном отравлении и отчаянных деяниях.

Но да не забуду я вознести благодарственные молитвы и воспеть хвалу великой и славной Афродите, золотоволосой и вечно веселой, а также призвать на помощь светлую Эрато, чья звонкая лира поет о любви.

I

Орудия и механизмы

— Ареопаг готовится к очередному суду, — сообщил Аристотель. — Мне думается, ты захочешь пойти. Среди дел о злоумышленном нанесении ран попадаются весьма любопытные. Хотя в этом, на первый взгляд, нет ничего особенного: двое граждан, поспорив из-за наложницы, устроили драку в публичном доме.

— Это никуда не годится, — невпопад ответил я. Возможно, не хотел вспоминать о верховном суде Афин, с которым судьба столкнула меня несколько лет назад. А может быть, просто извинялся за свой обед — и, признаться, не без оснований. Мы сидели у меня в андроне: с раннего детства я привык считать эту комнату на мужской половине дома лучшей, а потому всегда принимал здесь гостей, не принадлежащих к членам семьи. И лишь теперь я вдруг понял, что предмет моей гордости являет собой откровенно жалкое зрелище: поблекшая, кое-где даже треснувшая краска на стенах, пыльные ножки столов… Эти и прочие мелочи недвусмысленно указывали на то, что здесь очень не хватает глазастой и расторопной хозяйки.

Сейчас, когда я всерьез задумался о женитьбе, все несовершенства моего жилища стали особенно заметны. И зачем только я позвал Основателя Ликея? На дворе стояла поздняя весна, вскоре мне предстояло отправиться на Восток, а Пифии, жене Аристотеля, нездоровилось. Так что, приглашая его на обед, я намеревался совершить благое дело. Пифия всего-навсего ждала ребенка, но беременность протекала не слишком гладко, и Аристотель тревожился. Мне захотелось отвлечь его от тяжелых мыслей. Из уважения к Аристотелю пришлось позвать и его верного помощника Феофраста. На мое счастье, сей высокомерный и утонченный муж не смог прийти, поскольку собирался нанести визит бывшему ученику.

Я отправил приглашение в последний момент, не успев подобающим образом подготовиться к приему гостя и совсем упустив из виду, что мать, на которой держалась вся кухня, уехала в наше поместье подышать свежим воздухом, а заодно проверить, справляются ли рабы с хозяйством. Моя мать, Эвника, дочь Диогейтона, овдовела три года назад. В благодушном или ворчливом расположении духа, эта женщина оставалась неизменно мягкой, однако бывала и очень грозной. Мой отец Никиарх, выходец из знатной, но не самой богатой семьи, умер молодым, успев растратить значительную часть состояния, так что теперь наше финансовое положение оставляло желать лучшего. Не приходилось рассчитывать и на родственников матери, которые могли похвастаться лишь тем, что по прямой линии происходили от основателя Афин Эрехтея. В принципе, любой афинянин (исключая чужеземцев, к которым принадлежал Аристотель) считал своим прародителем Эрехтея, Тесея или Ореста. Но мы были прямыми потомками первого афинского царя и унаследовали от него способность заклинать змей. Жаль только, что в столь прославленном роду не оказалось ни одного влиятельного мужа.

Насколько я знаю, мать никогда не использовала свой дар, но, вероятно, смогла бы в случае необходимости. По крайней мере, слуги повиновались ей беспрекословно. К несчастью, я слишком поздно вспомнил, что она забрала с собой двух лучших рабов. У меня же начисто отсутствовала хозяйственная жилка. И хотя в последнее время я все чаще думал о том, что такое не пристало будущему мужу и отцу, эти похвальные мысли еще не успели принести свои плоды. Мало того, что я забыл купить продукты сам, я даже не удосужился послать за ними. Так что теперь, по словам единственного оставшегося в доме раба (самого бестолкового), нам пришлось довольствоваться скудными запасами.

Вот чем я потчевал Основателя Ликея: водянистый, чуть теплый суп, черствый хлеб, три крохотные вяленые рыбешки, на гарнир немного сельдерея (невероятно старого и вялого), а в качестве десерта — горстка орехов и сушеного инжира. Разумеется, поздняя весна — едва ли подходящее время для свежих фруктов, но неужто нельзя было отыскать что-нибудь посущественней, чем видавшие виды грецкие орехи и замызганный инжир? И даже вовремя принести эту скромную трапезу в андрон оказалось непосильной задачей. Ах, если бы только те двое рабов вернулись домой к обеду! Что же до оставшегося в моем распоряжении слуги, кухня явно не была его призванием. Вино он подал в старом щербатом кувшине и даже поставил две разные чашки.

— Все пошло бы иначе, будь у нас больше рабов, — вздохнул я. — В хозяйстве явно не хватает рук. Если бы обед мог готовиться и подаваться сам собой!

— Эта мысль приходила в голову не только тебе, — отозвался Аристотель. — Вспомни-ка тот отрывок из «Илиады», где бог Гефест работает в своем бронзовом доме. Он кует двадцать треножников, способных самостоятельно передвигаться на золотых колесах. Стоит богам захотеть — и эти треножники сами въедут в их золотые чертоги: «взорам на диво».[1] Гомер тоже мечтал о предметах, которые двигались бы сами, по собственной воле, и посему преподнес Олимпийцам такой дар.

— Он и людей избавил бы от множества забот, — заметил я.

— О да. И мир стал бы совсем иным. Если бы челнок мог сам бегать по ткацкому станку, а плектр —

Вы читаете Афинский яд
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×