— Ты долго над этим раздумывал? — фыркнул эстлос. — Ты чего себе намутил?
Абель выпустил воздух из легких — сгорбился, уставив взгляд на носки собственных ног.
— Ничего.
Пан Бербелек тоже склонился вперед, сжав плечо сына. Парень глаз не поднял.
— Что? — повторил Иероним, намного тише, чуть ли не шепотом.
Абель покачал головой.
Пан Бербелек не настаивал. Ждал. Часы в холле медленно выбили одиннадцать. На улице пьяница наяривал неприличную частушку, после этого его цапнула городская стража — это они тоже услышали в ночной тишине. Всякое мгновение в погруженном в темноту доме что-то потрескивало и поскрипывало — дыхание старого жилища. Пан Бербелек руку не забирал.
— В Бресле, в академической библиотеке, — пробормотал Абель, — когда я изучал историю полян… В конце концов, все сводится к новейшей истории, к окружающему миру. Учитель порекомендовал мне
— Ага. Ну так.
—
— О?
— И я подумал: из его семени зачатый, из его Формы, так что все естественно… Это благородная мечта — пойти следами собственного отца. Стратегос Абель Лятек. Вы будете смеяться.
— Мой отец, твой дед, он был канцеляристом урграфа.
— Вы будете смеяться.
— Нет. Задатки в тебе есть, ведь это же ты уговорил Марию, чтобы она выслала вас ко мне, правда? Хотя ей и не хотелось. Но, в конце концов, ты ее так слепил, что она сама себя убедила, будто с самого начала идея принадлежала ей.
Абель только пожал плечами.
Пан Бербелек отпустил руку сына, выпрямился. Что-то в нем ломалось, формировался конвекционный поток эмоций; нечто, чего он не осмеливался назвать амбицией — предсказание огромного голода удовлетворения, желания гордости. Я мог бы еще быть великим! Снова мог бы вырости под самое небо! В теле Абеля. Ибо лишь только Форма бессмертна. Мог бы! Могу!
— Не очень знаю, как ты все это представляешь, — буркнул Иероним, сохраняя безразличие на лице. — Ты же видишь, кто я сейчас. Скорее уже, это я рядом с тобой буду вести себя по-ребячески, чем ты рядом со мной возмужаешь.
— Не думаю.
— Не думаешь.
— Ты вошел в комнату, секунда, две — и мы не могли оторвать от тебя глаз. Так звезды и планеты кружат вокруг Земли.
— Иди-ка ты лучше спать, а то начинаешь говорить словно поэт. Какие у вас планы на завтра?
— Ммм, ясное дело, осмотреть город.
Княжеский город Воденбург был заложен в 439 году Александрийской Эры в качестве речного форта в устье Меузы, который должен был обеспечивать безопасность внутреннего речного плавания и брать пошлину для локального македонского наместника. Существовавшие здесь ранее рыбацкие деревни были уничтожены неоднократными набегами — сегодня от тех деревушек, равно как и от первоначального римского форта не осталось ни малейшего следа.
В первые века После Упадка Рима, во времена Войн Кратистосов, когда в Европе и Александрийской Африке только устанавливалось политическое и хилеморфное равновесие, Воденбург завоевал значение в результате бешенного морфинга бассейна Рейна. Именно там проходил фронт, зона наложения корон кратистосов. Долгие годы еще земля не годилась для поселения, равно как и Рейн для плавания судов.
Тем не менее, до седьмого века ПУР Воденбург оставался всего лишь столицей малой провинции королевства франков. Только лишь после 653 года, после изгнания кратисты Иллеи, когда давление кратистосов на керос Европы несколько ослабел, Неургии удалось выбить себе относительную независимость. Ее столица со временем завоевала имя и значение одного из главных купеческих городов Европы. В течение нескольких веков Воденбург даже был резиденцией одного из меньших кратистосов, который вполз в просвет между антосами соседствующих Сил. А уже Сила Формы Григория Мрачного позволила Воденбургу до конца затмить прирейнские граничные города и южные франконские грады.
Колонизация Хердона и начало трансокеаносской торговли в крупном масштабе инициировали эпоху благоденствия. Была открыта академия, начала деятельность одна из первых на севере факторий воздушных свиней, слава и изделия здешних стекловаренных заводов доходили до самых отдаленных уголков света. Верфи работали на полную катушку; персидские, еврейские и готские кварталы непрерывно разрастались. Сюда отовсюду тянулись текнитесы высоких искусств и ремесел, математики и алкимики — ведь именно здесь, в Воденбурге, Ире Гауке изобрел пневманон. Воденбург был третьим городом, после Александрии и Москвы, где была установлена система пирокийного уличного освещения…
В настоящее время князь формирует проект высокого подушного налога, чтобы профинансировать интенсивный морфинг кероса всей Неургии, способный обеспечить калокагатическую Форму — совершенство духа и тела — которой совершенно бесплатно пользовались города-резиденции более альтруистичных кратистосов. Неургия должна была заплатить за это громадные деньги, на многие годы нанимая на тяжкий труд целые полки текнитесов. Но проект принес самому князю огромную популярность среди простого народа, ведь аристократия и богатые купцы, которые в большей части и правят Воденбургом, так или иначе пользуются услугами текнитесов, просто они опасаются наплыва под филантропическую Форму эмигрантов со всей северо-западной Европы. Город, известный в Европе как Столица Бродяг, и так уже лопался по швам.
Антон рассказывал о всем этом, ведя брата с сестрой по залитым утренним светом улицы. Абель с Алитеей намеревались отправиться сами, но пан Бербелек настоял; сначала он вообще хотел предоставить им карету, но в конце концов — впрочем, ему нужно было куда-то отправиться по делам — он согласился на то, чтобы их сопровождал сын Порте. Антон взял с собой длинную дубинку «пожалте» и свисток для стражников.
В первый момент они направились к порту — панорамный вид и наклон почвы ведут к морю всех нерешительных. Но, поскольку они сворачивали всякий раз, когда только что-нибудь заинтересовывало Абеля или Алитею, то вскоре очутились в самом сердце нового персидского квартала — на широкой и прямой пальмовой аллее, среди искусной архитектуры арабских домов, украшенных цветастыми узорами по белой штукатурке; над плоскими крышами вздымался толстый гномон минарета.
Впервые в жизни увидели они живые пальмы, известные им до сих пор только из книжек. Алитея подошла, провела ладонью по шершавому стволу.
— Но они же нигде в этом круге Земли больше не растут, правда? — морщил брови Абель. — Это какая-то порода, морфированная для большей стойкости к морозам?
— Да нет, скорее всего, это не так, — ответил Антон. — Тут вокруг полно измаилитских демиургов и текнитесов. Вот, к примеру, дом Гайбы ибн Хассая, княжеского ювелира; так что они спокойно могут высаживать пальмы, зербиго и апельсины.
И действительно, воздух в этом квартале казался чуточку теплее, во всяком случае, пах он совсем по-другому. Абель пытался различить экзотические благовония: ладан? корица? бекшта? Понятно, что их окружал и обычный запах города, то есть, смрад, вонь громадной людской толпы и сбитых на небольшом пространстве людских жилищ. По аллее грохотали повозки, быстрым шагом куда-то направлялись десятки, сотни прохожих — большинство из них было в традиционных измаилитских джульбабах, джибах, шальварах и тарбушах; женщины — в ослепительно цветастых одеяниях, украшенные одинаково тяжелой, что и дешевой бижутерией. По виду татуировок и морфингу кожи можно было узнать мусульман.
— Хотелось бы ее когда-нибудь увидеть!
— Что?
— Ну, эту их страну. Пальмы, солнце, львов. Ты понимаешь — пустыни, пирамиды…
— Ага, и еще скорпионов, мантикор, ифритов, гиен, стервятников, джиннов, вшей, москитов и
