взаимным влечением, на длинной террасе, тянувшейся перед окнами наших спален, довершил мое горе. Теперь я не понимаю такого наваждения, но тогда оно опутало меня, словно сетями, и от него нельзя было освободиться, как нельзя предотвратить скарлатину или оспу. И все-таки я продолжала заниматься с ученицами и строить планы создания школы в Афинах, планы, которым все как будто улыбалось. Венизелос очень им покровительствовал, а афинское население восторженно приветствовало.
Однажды мы получили приглашение на большую манифестацию в честь молодого короля и Венизелоса, которая состоялась в Стадионе. Пятьдесят тысяч человек приняло участие в этом торжестве, так же, как и все греческое духовенство без исключения. Молодой король и Венизелос при своем появлении в Стадионе были встречены бурными овациями. Шествие патриархов в их шитых золотом негнущихся парчевых одеждах, ослепительно сверкавших на солнце, было поразительным по красоте зрелищем.
Когда я вошла в Стадион, задрапированная нежными складками пеплума и сопровождаемая группой оживших статуэток Танагра, ко мне приблизился приветливый Константин Мелас и поднес мне лавровый венок, говоря:
– Вы, Асейдора, приносите нам бессмертную красоту Фидия и возрождаете век величия Эллады.
– Помогите же мне обучить тысячу танцовщиц, чтобы они своими дивными плясками в Стадионе привлекли сюда весь мир и вызвали бы всеобщее удивление и восторг, – отвечала я.
Сказав эти слова, я заметила, что Архангел восхищенно держит свою любимицу за руку, и на мгновение успокоилась.
Что значат мелкие страсти по сравнению с моими великими грезами, думала я и озаряла их светом любви и прощения. Но в ту же ночь, увидев в лунном свете их прильнувшие друг к другу силуэты, я опять стала жертвой жалкого человеческого чувства и так была им потрясена, что, как зверь, ушла и бродила целую ночь. Долго я просидела на скале Парфенона, думая повторить гибельный прыжок Сафо.
Нельзя словами описать мучительную страсть, которая меня пожирала, и нежная красота окружавшей меня природы только усиливала мои страдания. Казалось, из положения не было выхода. Разве возможно было допустить, чтобы земная страсть разбила бессмертные планы великой совместной музыкальной работы? С другой стороны, я не могла прогнать мою ученицу из школы, где она получила воспитание, а наблюдать за их растущей с каждым днем любовью, не высказывая своего горя, казалось мне невыносимым. Я попала в тупик. Оставалось одно – отрешиться от всего этого и подняться на духовные высоты... Однако, несмотря на мое отчаяние, аппетит у меня, под влиянием постоянной гимнастики танца, продолжительных горных прогулок и ежедневного купания в море, был отличный, и я с трудом могла побороть земные желания.
Так я и жила, стараясь учить своих девочек красоте, спокойствию, философии и гармонии, в то время как сама извивалась в тисках смертельной муки. Я не знаю, чем разрешить такое положение вещей. Все, что мне оставалось – это прикрыться щитом преувеличенной веселости и пытаться потопить свои страдания в дурманящих греческих винах по вечерам, за ужином у моря. Конечно, существовали и более благородные пути, но я не была в состоянии их отыскать. Спас положение укус злобной обезьяны, укус которой оказался роковым для молодого короля.
Несколько дней он находился между жизнью и смертью, а затем пришла весть о его кончине, которая вызвала такие народные волнение, что Венизелосу и его партии пришлось отказаться от власти. Нам тоже пришлось уехать, так как мы приехали в Грецию в качестве гостей павшего министра и таким образом стали жертвами политических осложнений. Все деньги, истраченные на перестройку Копаноса и оборудование ателье, оказались потерянными. Мы вынуждены были отказаться от мечты создать школу в Греции и сесть на пароход, чтобы ехать через Италию во Францию.
Какие странные мучительные воспоминания остались у меня от этого последнего посещения Афин в 1920 году, от возвращения в Париж, от непрекращающихся мук, от последнего прощания и отъезда Архангела и от расставания с моей ученицей, тоже покинувшей меня навсегда. Оказалось, что, хотя жертвой этих событий была я, ученица моя думала обратное и горько упрекала меня за мои чувства и отсутствие смирения.
Когда наконец я осталась одна в доме на Рю-де-ла-Помп с Бетховенским залом, приготовленным для музыкальной работы моего Архангела, мое отчаяние не могло быть выражено словами. Я не могла выносить вида дома, в котором была так счастлива, и меня тянуло бежать от него и скрыться от мира, так как в ту минуту я верила, что мир и любовь для меня больше не существуют. Как часто в жизни приходишь к этому заключению! Но если бы мы знали, что лежит за первым холмом жизни, нам стала бы видна цветущая долина полного счастья. Особенно возмущает меня вывод многих женщин, которые считают, что после сорокалетнего возраста любовь несовместима с достоинством человека. Ах, какая это ошибка.
Весной 1921 года я получила телеграмму от советского правительства.
«Одно только русское правительство может вас понять. Приезжайте к нам; мы создадим вашу школу».
Откуда явилась ко мне эта весть? Из того места, которое Европа считала «преисподней» – от советского правительства в Москве. И, оглядев свой пустой дом, где не было ни Архангела, ни надежды, ни любви, я ответила:
– Да, я приеду в Россию и буду учить ваших детей, если вы мне дадите ателье и все нужное для работы.
Ответ был положительный и в один прекрасный день я очутилась на пароходе, направлявшемся по Темзе из Лондона в Ревель, откуда я должна была ехать в Москву. Перед отъездом из Лондона я зашла к гадалке, которая сказала: «Вы едете в далекое путешествие. Вас ждут странные переживания, неприятности. Вы выйдете замуж...»
Но при слове «замуж» я прервала ее слова смехом. Я? Я всегда была против брака и никогда не выйду замуж. «Подождите, увидите», – возразила гадалка.
По пути в Россию я чувствовала то, что должна испытывать душа, уходящая после смерти в другой мир. Я думала, что навсегда расстаюсь с европейским укладом жизни. Я верила, что идеальное государство, каким оно представлялось Платону, Карлу Марксу и Ленину, чудом осуществилось на земле. Со всем жаром существа, отчаявшегося в попытках претворить в жизнь в Европе свои художественные видения, я готовилась ступить в идеальное царство коммунизма. Я не взяла с собой туалетов, так как в своем воображении должна была провести остаток жизни, одетая в красную фланелевую блузку среди товарищей, одинаково просто одетых и преисполненных братской любовью. По мере того как пароход уходил на север, я с жалостью и презрением вспоминала старые привычки и основы жизни буржуазной Европы, которую покидала. С этого времени я должна была стать товарищем среди товарищей и выполнять обширную работу для блага человечества. Прощай неравенство, несправедливость и жестокость старого мира, которые сделали создание моей школы невозможным.
Когда пароход наконец бросил якорь, сердце мое сильно забилось. Вот вновь созданный прекрасный мир! Вот мир равенства, в котором осуществилась мечта, родившаяся в голове Будды, мечта, прозвучавшая в словах Христа, мечта, являвшаяся конечной целью всех великих художников, мечта, которую Ленин великим чудом воплотил в действительность... Я вступала в эту жизнь, чтобы мое существование и работа стали частью ее славных обетований.
Прощай, Старый Мир! Привет тебе, Мир Новый!
* * *
Айседора Дункан умерла, не успев закончить свои мемуары. Трагическая смерть не дала ей возможности написать, может быть, самую яркую часть ее «Исповеди», рассказывающую о последнем периоде ее жизни. Краткому описанию этого периода жизни Дункан мы посвящаем настоящую дополнительную главу.
Приглашение советского правительства застало одинокую стареющую женщину, разочарованную в своих надеждах, только что пережившую потерю любимого человека, променявшего ее на одну из ее незначительных учениц. Именно в такой момент ее застало приглашение выполнить задачу огромного масштаба: ей показалось, что приглашение в советскую Россию открывает перед ней новые перспективы освобождения человеческого духа, дает возможность создать невиданные дотоле формы искусства в жизни. Она приняла призыв отправиться в Россию в надежде и вере, что вот наконец она завершит дело всей своей жизни: создаст школу, о которой мечтала в течение стольких лет. С русским народом она чувствовала себя связанной с того момента, когда 16 лет тому назад она впервые приехала в Петербург и, когда,
