Они подошли ближе, и теперь воин не замечал ничего, кроме величественной статуи Самой Богини; она сидела, окутанная покрывалом, скрестив под собой ноги и положив руки на колени. Ее длинные волосы струились бесконечным потоком. С каждой минутой ее образ приобретал реальность, и, подойдя совсем близко, воин в благоговении распростерся перед ней.
В ритуале изгнания принимали участие многие: тут требовались пение, танцы, обрядовые церемонии. Хонакура предоставил совершить изгнание Перандоро, жрецу шестого ранга, потому что такая возможность — большая редкость Сам он только однажды совершал эту церемонию. Стоя внутри круга, воин опустился на колени, склонил голову и вытянул вперед руки — теперь остается только постелить на его спину скатерть, и за таким столом смогут пообедать трое. Остальные жрецы украдкой поглядывали в их сторону; паломников попросили немного подвинуться; вся эта картина производила огромное впечатление.
Сначала Хонакура не очень следил за церемонией. Он обдумывал свой следующий выпад против невыносимого Хардуджу. Что касается меча, то это просто — его можно взять в оружейной у Атиналани. Синяя юбка, форма для Седьмых тоже не проблема, а зажим для волос — совсем незначительная деталь. Но воины щеголяют особыми ботинками, а если теперь послать за подходящей парой, то размер этой обуви несомненно вызовет подозрения. Более того, он был просто уверен, что для поединка его новому герою понадобится и вторая пара, а это уже гораздо сложнее. Возможно, ему придется сделать так, чтобы этот опасный молодой человек исчез на пару дней, пока все приготовления не будут закончены; то, что он здесь, должно пока оставаться тайной. Хонакура испытывал огромное удовлетворение при мысли о том, что Богиня не только ответила на его молитвы, но и обличила его реальной властью. И Она не ошиблась, оказав ему такое доверие, это он знает точно. Он позаботится о том, чтобы все было как следует.
Пение достигло своего апогея, хор взревел «Изыди!» Воин поднял голову, обвел все вокруг непонимающим взглядом, потом посмотрел на Богиню. Хонакура нахмурился. Этому болвану было приказано не поднимать голову.
— Изыди! — еще раз провозгласил хор голосов, звучание которых лишь на малую толику отступало от совершенства. Воин рванулся назад, запрокинув голову и раскрыв глаза так широко, что стали видны белки. Послышалась нервная дробь барабанов, трубач взял неверную ноту.
— Изыди! — пропел хор в третий раз. Перандоро поднял серебряный кубок, наполненный святой водой Реки, и вылил его содержимое на голову воина.
Тело юноши свела неестественная судорога, он рывком поднялся на ноги, грязная набедренная повязка упала на пол, и совершенно нагой, не замечая стекающей по его волосам воды, гигант мучительно вытянулся перед статуей. Потом он пронзительно вскрикнул; никогда в жизни Хонакура не слышал, чтобы человеческие связки способны были издавать такие мощные звуки. Ибо, возможно, впервые за всю многовековую историю храма голос одного человека заглушил хор, лютни и флейты и отдаленный гул, доносящийся со стороны Судилища… Этот звериный рев, полностью лишенный какой бы то ни было гармонии, наполнял душу всепоглощающим отчаянием. Свод храма отразил этот звук. Нечеловеческий крик тянулся целую долгую минуту; певцы и музыканты безнадежно сбились, танцующие стали натыкаться друг на друга, все широко раскрытыми глазами смотрели на воина Под хаотичный стук барабанов церемония быстро завершилась. Воин покачнулся.
Он рухнул, как падает мраморная колонна. Во внезапно наступившей тишине раздался громкий звук удара — это его голова коснулась плит пола. Он лежал без движения, огромный и, как младенец, нагой. Повязка упала со лба, и теперь всем взорам открылись его знаки — семь мечей.
Глава 2
История храма уходила корнями в незапамятную древность. Его несколько раз перестраивали, прибавляли новые части и время от времени, когда изнашивалась ткань, — а это происходило довольно часто, — меняли внутреннюю обивку.
Но храм — это еще и люди. А они сменяются гораздо быстрее. Начинающий в изумлении взирает на древнего мудреца Седьмого и приходит в благоговейный восторг при мысли о том, что этот старик, возможно, в годы своей молодости видел Такого-то; ему не приходит в голову, что, будучи еще новообращенным, этот старик сам так же удивленно смотрел на Такого-то и размышлял, что он, наверное, видел Того-то и Того-то. Так, подобно каменным глыбам арок, жрецы храма возникали из темноты прошлого и поднимались в неразличимое сияние будущего. Они лелеяли святые древние традиции и в торжественном благоговении поклонялись Богине…
Но такого дня не помнил никто из них. Преклонного возраста жрицы шестого ранга бегали как девочки, грубо нарушая тем вековые традиции, люди громко кричали перед самым лицом Богини; рабы, носильщики и целители толпились в священных местах; паломники в одиночестве бродили по храму. Почтенные старцы непререкаемой моральной чистоты увели четырех самых сильных младших жрецов в одно из задних помещений, где приказали им раздеться и лечь. У трех жрецов седьмого ранга перед обедом случился сердечный приступ.
Пауком, который опутал храм сетью этой неразберихи, был Хонакура. Именно он сунул палку в муравейник. Он призвал на помощь весь свой авторитет, всю свою тайную власть, все уникальное знание механизмов, управляющих людьми, свой непревзойденный ум, и это понадобилось ему для того только, чтобы смешать, спутать, сбить с толку, нарушить размеренное течение жизни. Он проявил тонкость и мастерство. Его распоряжения хлынули потоком — властные, непонятные, запутанные, вводящие в заблуждение и противоречивые.
К тому времени, когда светлейший Хардуджу, правитель охраны, заявил, что в храме находится еще один воин седьмого ранга, этот человек просто испарился, и никакими подкупами, умасливаниями, дознаниями и угрозами невозможно было добиться правды о том, куда он скрылся.
А это, собственно, и было главной целью Хонакуры.
Но даже такой день когда-нибудь кончается. Когда бог солнца устал от своей славы и начал клониться к закату, священный Хонакура обрел наконец тишину и покой в одной из небольших комнат, расположенных в дальнем крыле храма. С тех пор, как он был здесь в последний раз, прошли уже многие годы. Коридоры и переходы в этой части здания были еще более запутанны, чем в других помещениях храма. Именно этого и искал сейчас старый жрец. Он знал, что неприятности следуют за ним по пятам, так пусть они поищут его подольше.
Это была тесная, довольно узкая голая келья с высоким потолком и стенами из песчаника; грубые доски пола закрывал маленький, сильно потертый ковер. В комнате было две двери, таких высоких, что даже великану не пришлось бы нагибаться, и одно окно в форме ромба, через его изогнутое запыленное стекло слабый свет проникал синими и зелеными пятнами. Рама покоробилась, и окно не открывалось, поэтому здесь было душно и пахло пылью. Единственной мебелью были две дубовых скамьи. Хонакура взобрался на одну из них и теперь сидел, не доставая ногами до пола. Старик тяжело дышал; он пытался вспомнить, не упущено ли из виду что-нибудь важное.
Кто-то постучал в дверь костяшками пальцев, появилось знакомое лицо, взгляд из-под опущенных век. Хонакура со вздохом поднялся: в комнату вошел его племянник Динартура. Он закрыл дверь и подошел ближе, чтобы достойно приветствовать старшего.
— Я Динартура, — правая рука к сердцу, целитель третьего ранга, — левая — ко лбу, — всем своим смиренным сердцем я страстно желаю, — ладони сложены у пояса, — чтобы Сама Богиня, — взмах правой руки, — даровала тебе счастье и долгую жизнь, — руки опущены, взгляд устремлен вверх, — и побудила тебя принять мою скромную, но добросердечную помощь, — глаза опущены, — которая может быть полезна в твоих благородных делах, — лицо закрыто руками, поклон.
Хонакура ответил ему столь же цветистыми словами благодарности, а потом указал на другую скамью.
— Как поживает твоя дражайшая матушка? — спросил он.
Динартура смутился. Его светло-каштановые волосы начали редеть, а под одеждами уже
