Полночная радуга

Алла Дымовская ПОЛНОЧНАЯ РАДУГА

Часы в большой гостиной пробили семь утра. По двору как раз прошла служанка Аделина с плетеной корзинкой в руках. Было время кормить кур. Я мельком подумала, а не выйти ли за нею следом – столь мило и забавно наблюдать, как упитанные пеструшки сбегаются со всех сторон из птичника, квохчут и выпрашивают пшено, а потом чинным, строгим шагом к ним направляется их господин петух и разгоняет свой гарем по углам. Но когда на тебе такой огромный дом, почти замок, и при нем не менее огромное хозяйство, дел невпроворот. Так что я передумала. Нужно было идти к воротам и проследить, чтобы Тибо-лесник правильно сложил привезенные дрова.

Мой бедненький Альберт еще, само собой, спал. Справедливости ради надо заметить, никогда он и не вставал раньше полудня и не ложился раньше полуночи. Однако вчерашние гости его доконали. Я не ханжа и не скрипучая зануда, но, слава Богу, знаю, чего можно ждать от его прежних дворцовых знакомых. Полупустые кладовые, винные лужи на полу, карточная игра и пьяные дамы, строящие глазки кому ни попадя. Попробовал бы кто-нибудь строить глазки мне. Я хоть и очень хорошего рода, зато вся моя жизнь всегда давала мне основание не принимать эту публику всерьез. То есть гадостей от них перепадало мне изрядно, а добра можно было три года ждать, и дурой я вышла б, если бы дожидалась. Но каждый из этой придворной своры хорошо помнил, кто я такая, пускай наш принц, а теперь король Дезидерий Четвертый давно уж меня позабыл. Оно и к лучшему. Все равно приближенные к его величеству особы потому и держатся на своем месте, что не любят рисковать понапрасну. Оттого и учтивые приглашения моего Альберта, данные изредка ради развлечения в деревенской тиши, принимают благолепно и безотказно. Мало ли что может быть.

Впрочем, я, кажется, говорю загадками. Это даже неучтиво. Итак, позвольте для начала представиться – прежде чем я расскажу свою подлинную историю, если кому интересно, вместо той пресной водички, что налили придворные историографы, продавая свои сказки дальним от нас королевским дворам. Теперь-то я зовусь для всех баронессой Орланской, а было ведь время, когда никто не обращался ко мне иначе как Синдерелла, если вообще кто-то ко мне обращался. Да и то по большей части пренебрежительно, вроде как Пульчинелла, комический персонаж на вторых ролях в итальянских уличных представлениях. Но это не важно.

Конечно, злая мачеха и две полоумные сестрички, само собой, еще тот подарочек. В оправдание попрошу не забывать, милые дамы и не менее милые господа, что наш собственный с отцом крохотный замок, размерами гораздо скромней нашей бесконечной родословной, стоял уже на одном честном слове и кромешных долгах. А госпожа Курдюк, хоть и вдова сельского трактирщика, имела изрядно деньжат в кубышке. Отец ради этой кубышки и женился на госпоже Курдюк, надо сказать, дуре набитой, еще большей, чем ее кошелек. Как и все вчерашние трактирщицы, госпожа Курдюк, сделавшись вдруг благородного звания, невыносимо задрала нос. Нет ничего противнее мещанина во дворянстве, хуже только мещанка. И меня тут же оттерли на задний план. Никакое просо я, разумеется, не перебирала и грязных котлов не скребла, но и натерпелась по горло. Оттого что сама госпожа Курдюк подняться до нашего уровня не смогла, зато у нее чудесно получилось спустить нас с отцом с небес на землю. А Герда и Филомена, ее обожаемые доченьки, те были просто толстые и сильно косоглазые дурнушки, скандальные и плохо воспитанные; сельский трактир – известное дело. Я тоже за словом в карман не лезла, так что жили мы, можно сказать, превесело. Единственно с золотыми дублонами в наших с отцом карманах по-прежнему дела обстояли скверно. Госпожа Курдюк отличалась крайней скупостью в стадии навязчивой идеи. То есть на авантажную замковую обстановку средств ей жаль не было, но вот под парадными одеждами ее и дочерей весьма частенько не случалось ни чулок, ни, пардон, нижнего белья. Так что мне, бедной Синдерелле, приходилось хитрить и изворачиваться, чтобы выкроить на ситцевое платье. Благо, домашнее хозяйство целиком лежало на мне, госпоже Курдюк возиться по имению не дозволял ее новый статус. А в хозяйстве ведь как бывает, нет-нет, да и урвешь чуток на черный день, хотя госпожа Курдюк следила за тратами, словно Цербер в аду за грешниками.

С балом тоже много чего напридумывали. На самом же деле не было никаких фей, и никаких тыкв с мышами, и фальшивых драгоценностей. А была тетка моя Лавиния, сестра покойной матери, отменнейшая стерва. Она-то и устроила всем нам приглашения на этот дурацкий бал. Иначе без теткиного влияния госпожу Курдюк, пускай бы она трижды по тридцать три раза выходила за разных дворян, ни за что во дворец не позвали бы. Королевство наше хоть и не первой величины и второе с конца по политическому влиянию, но правящие круги цену себе знают и просто так не зовут в гости трактирщиц.

В отличие от моей бедной мамы, тетка Лавиния вышла замуж не по любви, а от корыстного интереса к девяностолетнему маркизу Бифальку. Надо ли говорить, что брак их продлился недолго. Зато тетка Лавиния осталась с титулом, огромными доходами и тучей ухажеров, которым она отвечала взаимностью лет до пятидесяти. А к нам в дом она завернула по случаю поохотиться на фазана, что и говорить, у отца чудесная охота была, да и подвернула ногу, простите за каламбур. Нет, не на охоте, а на лестнице, гнилую ступеньку госпожа Курдюк не удосужилась починить. Конечно, хлопотали мы вокруг дорогой в буквальном смысле гостьи за здорово живешь. Вот тетка Лавиния и отблагодарила. На всю семью с королевским посыльным четыре приглашения. Только в последний день сама тетка и передумала. Как так, она останется в доме со своей больной ногой в полном одиночестве! И велела мне никуда не ехать, а за ней приглядывать и развлекать. Кстати сказать, госпоже Курдюк было наплевать, поеду я или нет, ну и мои сводные сестрички- толстухи, те даже расстроились. По той простой причине, что без меня у них не имелось ни малейшей надежды на внимание кавалеров, разве лишь на невольные крики ужаса, если кто ненароком забредет в их сторону.

В общем, сижу я с теткой. Книжку ей вслух читаю про несуществующего рыцаря, который умер на руках обожаемой им дамы от несчастной любви. Совершенно непонятно, если дама его не любила, то зачем позволила умирать у себя на руках? Тетка тогда еще сказала, что я гусыня и не знаю, как это чудесно, когда надоедливые мужчины, наконец, испускают дух в твоих объятиях. В смысле она, героиня романа, делала это, чтобы удостовериться на сто процентов – больше ей досаждать не станут. Что же, тетке Лавинии видней. Кстати сказать, престарелый маркиз тоже скончался у нее на руках.

Читаю я, читаю, а тут тетка возьми и скажи. Мол, я мужественная девушка и терплю ее выходки и даже не плачу оттого, что не поехала на бал. С чего бы мне было плакать, если во дворце я не знала ни одной живой души, а появиться в гостях в компании госпожи Курдюк и ее дражайших косоглазых доченек не то что малое удовольствие, а и позору не оберешься. Но тетка, расчувствовавшись, вдруг повелела мне бросить все и срочно ехать, и даже выразила согласие остаться в полном одиночестве среди десятка служанок. Между прочим, если бы я действительно плакала и умоляла об этой дурацкой поездке, черта с два она бы меня пустила! Однако рыцарь с его страданиями, который все никак не хотел умереть, надоел мне самой до смерти, а книжка была толстая. Так что я решила: уж ладно, поеду. Платье, кстати сказать, у меня лежало припрятанное. Не слишком роскошное, но приличное и сшитое со вкусом. Я же говорила, что кое-что мне удавалось урвать потихоньку от госпожи Курдюк.

Тетка Лавиния, как увидела меня в платье, так пустила слезу. Какая я в нем беленькая и пушистенькая. Вспомнила молодость и покойного маркиза. И открыла коробку с драгоценностями. Хороших, понятное дело, она мне не дала, но и те, что были похуже, тянули на стоимость нашего замка вместе с прилегающими коровниками. Жемчуг вполне приличный и платиновая диадемка для прически. Я быстренько все это надела, пока тетка не передумала. Тут моей престарелой родственнице стукнула в голову не то чтобы моча, но роковая прихоть. У нее, видите ли, хранились какие-то замечательные туфельки, подаренные давным-давно ее любовником по случаю смерти мужа-маркиза, и вот тетка всегда возила их с собой в память о романтическом прошлом. Я чуть было не спросила, а не умер ли тот возлюбленный тоже на ее руках, но вовремя прикусила язык.

Это оказался сущий кошмар. Высоченные каблучищи, выточенные из горного хрусталя, каждый башмак расшит мелким белым стеклярусом, звенящим и сверкающим, словно бубенчики на колпаке у шута. Однако было ясно – откажись я тут же с восторгом напялить на свои бедные ножки сие чудовищное произведение сапожного мастерства, поездке моей конец. А я уже настроилась, если вы понимаете, о чем я говорю. Пришлось влезать в орудие пытки и делать вид, будто все чудесно. Как я стану в них не то что танцевать, но просто ходить, было для меня совершеннейшей загадкой.

После тетка приказала заложить свою карету, обычную дорожную, а вовсе не парадную. Но и строго