одиночестве, в тишине, у писсуара, я развернул листок, вырванный из записной книжки:
«Ни в коем случае не вылетай».
О-па! Все круто меняется!
ГЛАВА 3
Мне надо было некоторое время, чтобы прийти в себя и сообразить, что же мне теперь делать.
Я брел по улицам, не слишком заботясь о том, в какую сторону направляюсь. Первый раз я видел Кондратьева, над которым довлела некая более могущественная, чем он сам, сила. Он ее боялся, он не мог говорить со мной открытым текстом, предполагая, что в его одежде спрятано подслушивающее устройство. Он очень не хотел, чтобы я согласился на командировку в Афган, но не мог произнести это вслух. Он пытался подать мне знаки, но при этом опасался, что те, кто его прослушивают, догадаются о его двойной игре. И ничего не нашел лучшего, как написать мне записку.
Для опытного разведчика это был явный и непростительный ляп. Увидеть, что человек пишет на ходу записку, можно с километра при помощи обыкновенного бинокля. Но Кондратьев пошел на этот ляп сознательно, так как не видел другой возможности предупредить меня. Я бы сказал, это был шаг отчаяния. Это случилось почти спонтанно. Кондратьев внезапно заподозрил слежку за собой. Почему? Ему показался подозрительным бегущий по аллее старик?
Мила не звонила. ФСБ невольно выдрессировало и ее через меня. Когда я уходил на встречу с Кондратьевым, она не смела звонить мне и терпеливо ждала моего возвращения столько, сколько было нужно. Впрочем, я никогда подолгу не общался с полковником. А в этот раз наша встреча заняла всего-то минут пять-семь.
– Извините!
Молодой человек с раскрытым зонтиком задел меня плечом, извинился и тотчас затерялся в людской толпе. Я брел по бульвару, где в этот час всегда было многолюдно. Я стоял посреди тротуара, пытаясь высмотреть того, кто меня толкнул. Ну, Андрюха, ты уж совсем стал подозрительным, хуже Кондратьева!
Меня толкали, я всем мешал. Нормальная жизнь, нормальные люди. Я с перепугу начал строить мрачные догадки. Да кто его знает, какие интриги плетутся в недрах Конторы! Может быть, теперь прослушивается каждый фээсбэшник, когда он общается с партнерами. Так сказать, для контроля и для предупреждения развития коррупции в светлых рядах самой могущественной организации. И Кондратьев, зная об этом, вроде как убеждал меня согласиться, а на самом деле искренне советовал отказаться от этой авантюры. Скорее всего, операция слишком опасна, а сумму обещанного гонорара следует разделить на десять… Значит, никуда я не лечу, а иду завтра на юбилей Сереги!
Теперь я осознанно осмотрелся вокруг, чтобы точнее сориентироваться – куда это я забрел? Я стоял посреди бульвара, одним торцом примыкающего к парку. Недалеко пестрел всеми цветами радуги стеклянный киоск, торгующий цветами. Что ж, заодно можно купить букет, чтобы завтра с утра не париться. Я только сделал шаг в сторону киоска, как вдруг увидел Кондратьева. Полковник двигался по тротуару метрах в пятидесяти от меня; шел он медленно, сунув обе руки в карманы плаща и не обходя луж. На бульваре парковка автомобилей была запрещена, и Кондратьев, скорее всего, шел на перпендикулярную улицу, к супермаркету, рядом с которым наверняка была припаркована его машина. Он вряд ли знал, что я здесь, а я, конечно, вовсе не собирался снова попадаться ему на глаза.
Я сбавил темп, чтобы не приближаться к полковнику, и с деланой озабоченностью смотрел в сторону, где группа подростков прыгала по ступеням на скейтбордах.
И вдруг я услышал пронзительный свист тормозов и почти одновременно – два выразительных щелчка.
Эти щелчки я безошибочно отличу от тысячи других похожих звуков: от удара хлыста, от падения кирпича, от пощечины, от автомобильных столкновений. Это были выстрелы из пистолета – резкие, чуть протяжные, чуть оглушающие, с коротким дворовым эхом.
Обернувшись, я увидел, что Кондратьев лежит на мокром тротуаре лицом вниз. Одну руку он откинул в сторону, вторую придавил телом, будто в последнее мгновение пытался сунуть ее в наплечную кобуру и вытащить пистолет.
Темная машина выехала на перекресток и, не снижая темпа, свернула на боковую дорогу.
Где-то недалеко истошно закричала женщина. Подростки замерли, глядя на лежащего в луже человека. Кто-то громко, быстро говорил и махал рукой в ту сторону, где скрылась темная машина.
Я почувствовал, как у меня охватило жаром ноги. Так всегда у меня бывает перед боем.
Рядом с Кондратьевым стали скапливаться люди. Пожилой мужчина присел перед ним на корточки. Движения его были точные и осмысленные. Наверное, врач. Перевернул тело на спину. Прижал ладонь к сонной артерии. Приподнял веко. Выпрямился, покачал головой.
Я сжимал кулаки. Тупые рефлексы вынуждали меня готовить к бою оружие, но оружия не было. Благоразумие удерживало от того, чтобы кинуться к лежащему на асфальте полковнику. Я медленно пятился, скрываясь за спинами людей, которых повсюду становилось все больше.
По закону жанра и просто по моему богатому опыту, следующий выстрел должен быть адресован мне.
Тихо пятясь, я дошел до козырька поликлиники, затем повернулся и побежал по дворам. Перепрыгивая через скамейки и раскрашенные ядовитыми красками снаряды, пересек детскую площадку. Ломая цветы и кусты, прорвался сквозь заросли палисадника. Оттуда нырнул в арку, с чугунной решеткой и калиткой. Еще один двор… Пешеходная зона… Еще детская площадка… Я бежал по маршруту, который был непреодолим для автомобилей. Быстрей, быстрей! Меня гнал вперед выработанный за долгие годы военной жизни рефлекс. Я не раздумывал над тем, что произошло, за что стреляли в полковника и кому было нужно его убить. Для размышлений на эту тему еще будет время. А сейчас я должен отреагировать на убийство полковника и на возможную угрозу в свой адрес.
Три километра за шесть минут – мой стандартный результат. Я постучал в окно дежурного трехэтажного гаражного комплекса.
– Привет! Пропуск и ключи забыл дома. Дай мне дубликат из сейфа.
– Привет, Андрей. Нет проблем!
Охранник протянул мне ключи от машины. Я взбежал на третий этаж, сел за руль своей «БМВ-Туринг» и, заводя мотор, позвонил Миле.
– Собирайся, вечером едем в Гагарин, – сказал я.
Пауза. Мила услышала кодовое слово. Я чувствовал, как учащаются ее сердечные сокращения.
– Ясно, – произнесла она после небольшой паузы. – Хорошо.
Это было кодовое слово – «Гагарин». Такой город на самом деле есть в Московской области, но ни я, ни Мила никогда в нем не были. Просто мы с ней давно договорились: если я говорю ей, что вечером (завтра утром, послезавтра вечером – это все варианты) мы едем в Гагарин, то ей следует немедленно, бросив все дела, хватать тревожную сумку с запасными трусиками и набором косметики-гигиены, оба паспорта, банковские карточки и деньги и ждать меня у дверей, чтобы выехать к черту на кулички. Почему именно «Гагарин» стал кодовым словом? Да потому, что ассоциации с этим светлым именем самые скоростные, стремительные и предполагающие улет на очень большое расстояние.
Мне не пришлось даже подъезжать к подъезду – моя милая Мила перехватила меня на остановке автобуса. Запрыгнула в машину и раздраженно швырнула сумку с вещами в обширный багажник.
Мы ехали молча, пока я не вырулил на Симферопольское шоссе и не разогнался до двухсот кэмэ.
– Кондратьева убили, – сказал я.
– Странно, что и не тебя вместе с ним! – ответила Мила.
Кодовое слово «Гагарин» – это вестник крупного ЧП в нашей семье. Я произношу его редко, но когда это случается, Мила настраивается на самый худший вариант развития событий. По тому, как быстро она отреагировала на сообщение о полковнике, можно было сделать вывод, что, собирая тревожную сумку, Мила предположила несколько причин столь стремительного бегства из квартиры. Наверняка убийство Кондратьева она считала самой вероятной причиной. Она у меня умница. Помню, она как-то сказала: «Боюсь я этого Кондратьева. Точнее, боюсь за тебя, когда ты с ним рядом. Он мне напоминает тротиловую шашку».
