уже на второй странице я знаю, кто преступник…»
Ирина не пришла на собеседование. Наше первое знакомство с ней состоялось по телефону. Она позвонила и с ходу попросила дать ей какое-нибудь задание. «Наверное, она страшная, как атомная бомба», – истолковал я нежелание соискательницы прийти ко мне и представить все свои «60–90—60». Чтобы поскорей отделаться от неизвестной дамочки (впрочем, голос ее был очень мил), я скинул ей по факсу необыкновенно тоскливое заявление от обманутой пенсионерки – это заявление подбросили нам из милиции в качестве «субботника». «А преступника куда мне потом девать?» – спросила Ирина, отчего я чуть со стула не упал. Полагая, что я имею дело с какой-то ненормальной, начитавшейся аляповатых женских детективов, я, сдерживая смех, ответил, что на заявлении стоит штамп отделения милиции и адрес. Через несколько дней, когда я уже забыл и про соискательницу, и про заявление, мне позвонил знакомый опер из нашего РОВД и сказал, что красивая девушка, представившаяся сотрудницей частного детективного агентства, привела двух студентов, которые прожили у хозяйки дома десять дней, прикончили все ее запасы круп и макарон и исчезли, не заплатив ни гроша. С того дня мы с Ириной работали вместе…
…Через час мы уже не могли сидеть, потому как вода добралась до последней ступеньки. Я стоял, прислонившись спиной к двери, а Ирина прижималась к моей груди. Мы молчали. Я вспоминал, как часто обижал ее, и оправдывал себя сомнительной мыслью, что женщина, дескать, надежно защищена от грубости мужчины своей любовью к нему, которая, как известно, слепа и глуха. И я иногда так и вел себя с Ириной, словно она была слепой и глухой. А Ирина не замечала, а если замечала, то терпела и все мне прощала. Она относилась ко мне не просто как к любимому человеку. Она будто взяла меня за руку и отпустила все тормоза: ты мой маяк и поводырь, и я буду следовать за тобой безоглядно. Я не мог понять, почему она так неохотно спорила со мной и зачастую принимала мою сторону, заведомо зная, что я не прав.
– Это просто безобразие какое-то! – произнесла она, пытаясь придать голосу шутливый тон, и хлопнула ладонью по поверхности воды, добравшейся нам уже до пояса. – Будто нас заливают соседи, а мы спокойно стоим и не жалуемся в домоуправление. Нас будут спасать или нет?
«Нас заливают соседи»… Ирина всегда старательно подчеркивала свою независимость, ни намеком, ни полунамеком не высказывая своих представлений о нашей совместной жизни. И все же изредка она допускала маленькие нечаянные ошибки, которые коварно прятались где-то на приземленном, бытовом уровне, и тогда я понимал, что свой дом она представляет только со мной. И в нем, в этом сказочном, уютном и счастливом доме, нас заливают соседи, мы делаем ремонт, спорим и ругаемся из-за цвета ковролина и обоев, придумываем рецепты развратных блюд и мечтаем о хорошей звукоизоляции в спальне…
О чем она подумала, когда я крепко обнял ее? Переиграла бы свою жизнь, если бы это было возможно? Отпустила бы мою руку, если бы узнала, что несколько лет я буду вести ее в никуда?
Я целовал ее мокрые губы, щеки, глаза. Она прерывисто дышала – вода уже леденила ее грудь, не давала сделать полный вздох. Потом откинула голову назад, и мокрые волосы хлестнули меня по лицу.
– Кирилл… Кирилл… Мне страшно!
Схватила мое лицо, мысленно вымаливая у меня, ее верного и единственного бога, спасение. Приближение смерти было ужасным. Невозможно было поверить в ту бесконечную черноту, которая неотвратимо и неслышно надвигалась на нас; сознание отказывалось принимать истину, что через несколько минут нас не станет – нас, воплощающих в себе целый мир, где было столько солнца, столько света, и тихой веры, и скрытой надежды, и океан облачно-нежных, небесно-высоких чувств… Почему это все очень скоро будет захлебываться, корчиться в агонии от удушья и в конце концов исчезнет здесь, в этом тесном мрачном трюме, заполненном грязной маслянистой водой? Почему?
– Перед смертью люди почему-то всегда говорят глупости… – отрывисто шептала Ирина, расцарапывая мне лицо. Мы оба тяжело и часто дышали. Нам не хватало воздуха. – И я, дура, тоже… Скажи, а я тебе нравилась? Так, чтобы до головокружения, до восторга… Нет-нет, не говори! Это так пошло и смешно!! Я не хочу, не хочу умирать, Кирилл! Это слишком рано… Нет, нет!
Она расплакалась – сильно, громко, навзрыд. Я, зажмурив глаза, глотал слезы.
– Так хочется, – всхлипывая, говорила Ирина, – сказать очень важное… самое важное в жизни… Но зачем? Мы же все равно не запомним эти слова! Мы совсем скоро будем плавать тут – холодные, равнодушные, без чувств и мыслей… будем стукаться головами, как два бревна, и не появится уже желания обнять друг друга, поцеловать… Не пойму, как это все может куда-то деться! Не пойму!! Не пойму!!
Она хотела прижать руки к груди, к тому месту, где еще жили ее чувства, но помешала вода, плеснула вверх холодным плевком нам в лица. Ирину трясло. Она уже с трудом говорила, и губы не слушались ее. Я изо всех сил сжимал ее, чтобы потом, когда придет смерть, мои руки закоченели и уже не разжимались. Тогда мы не будем похожи на два бревна.
Я почувствовал, что она становится на цыпочки – уровень воды приближался к ее подбородку.
– Когда… когда я умру, – прошептала она, – ты, пожалуйста, не смотри на меня, мертвую. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой… Отвернись, ладно? Отвернись же! Отвернись!
Стоит ли ждать? – проносилось у меня в голове. Смерть от удушья мучительна. Об этом надо было подумать раньше, подыскать кусочек острой жести, которым можно было бы перерезать вены. Но как раньше можно было думать о смерти? Мы надеялись, мы верили…
В воде Ирина была невесомой. Я приподнял ее, насколько позволял низкий потолок.
– Мы сделали главное, – шептал я то ли Ирине, то ли богу, напоминая ему о нашей последней и самой яркой заслуге. – Мы не позволили взорвать яхту у причала… Мы сделали главное…
Это уже напоминало отходную молитву. Ирина вытянула кверху подбородок, чтобы успеть сделать последний вздох, и обхватила меня под водой ногами. И мне показалось, что я не удерживаю ее, теряю равновесие и вместе с девушкой заваливаюсь набок. Ирина вырвала из воды руку и уперлась в дверь, инстинктивно стараясь удержаться в горизонтальном положении. Вода волной накатила на нас, на секунду накрыв нас с головами, и тогда я понял, что это не мы с Ириной заваливаемся, а яхта ложится набок. Видимо, воздушная пробка, которая удерживала ее в стоячем положении, истончилась настолько, что перестала играть роль поплавка.
– Вдыхай! Глубоко вдыхай! – заорал я и попытался оторвать от себя Ирину, но она прижималась ко мне из последних сил, считая, что уже наступил смертный час. Воздушный пузырь уходил от нас, и ему на смену пошла вторая волна, которая через мгновение накрыла нас окончательно. Уже под водой я схватил Ирину за руку и, сильно оттолкнувшись от двери, поплыл в глубь отсека, к разорванному мотору. Я чувствовал по руке Ирины, что она уже не сопротивляется, как всегда вверив себя моей воле. Яхта продолжала медленно заваливаться, и я, теряя ориентацию, несколько раз ударился головой то ли о потолок отсека, то ли о переборку. Плыть было трудно, Ирина не помогала мне, она не видела смысла в каких-либо телодвижениях.
