– Ну! Чего тебе, ирод? – грозно-скрипуче выговорил он.
– А вот чего! Ешь! – крикнул бомж и кинул под ноги горбоносому кусок свиного мяса. Тот над мясом склонился, долго смотрел на него, потом распрямился, недоверчиво хмыкнул, с презреньем легким вымолвил:
– Я христианин… Мяса постом не ем.
– А кровь христианскую пьешь? Пьешь? – завопил голый что было мочи, так, что Серов подскочил даже на месте.
– На, пей! – понизил он вдруг голос до шепота. И тут же плеснул из ковшика под ноги горбоносому темной влагой. – Так-то надо! – оборотился голый к Серову. – А ты пей! Пей еще! – Голый плеснул под ноги горбоносому и второй, и третий раз.
– Не могу я… Отпусти меня, ирод! По грехам, по грехам моим мне досталось… – обратился внезапно горбоносый к Серову, и тот увидел, как снег под остроносыми сапожками человека в шубе враз потемнел, потом покраснел, из красной сахарной лужицы заструился, потек вверх пар… Проталинка эта красная вмиг вымотала из Серова всю душу, но тут же сверху на проталинку, на кровь стал падать уже не киношный, а всамделишный неостановимый снег.
Снег гнало над землей волнами. Он был такой густой, что и кровяная лужица, и кирпичное крыльцо, и бомж голый с собачьей цепью на шее, и горбоносый в шубе, в собольей круглой шапке почти тут же скрылись, перестали быть видны. Снег начал заваливать и самого Серова, двумя горками встал у него на плечах… И уже из глубокого этого снега донесся приглушенно до Серова голос голого.
– Говори! – кричал бомж из снега. – Что видишь, говори!
– Кому? – потерянно спрашивал Серов.
– Говори – любому!
Серов проснулся. Со сна он никак не мог разобрать, где находится. Он охлопывал себя, суматошно оглядывался, пытался вспомнить, как попал в незнакомое место, что с ним вообще происходит, хотел ухватить рукой тающий снег. Его тошнило, в голове был полный кавардак. Он прокашлялся, лишь бы себя успокоить, что-то сказал вслух, прислушался к своему голосу…
«Голос как у давленого клопа… Стоп, стоп! Голос! Чей это голос был во сне? Ведь не Каля же, в самом деле, грозно так крикнула: «Встань, пес!»
«Каля!»
Он разом все вспомнил, тут же подхватился с выдолбленной из бревна скамейки со спинкой, сидя на которой заснул, и пошкутыльгал куда глаза глядят. «Заснул, опростоволосился! А они… Они уже, наверное, где-то рядом!»
Серов разом оборвал суматошный «просебяшный» монолог, прислушался к внутреннему «эфиру». Голосов никаких не было, но тихий клекот петуха, придыхание и присвист вздувающей зоб и готовой кричать птицы он услышал отчетливо.
Внезапно Серов из-за красно-серого забора, из-за угрюмых промышленных зданий вышел на чисто ухоженную лужайку. Он тут же задрал болящую голову кверху: чуть вдалеке высилась виденная во сне башня, как две капли воды походящая на одну из башен Кремля.
«Новодевичье! – ахнул про себя Серов. – Как же я сюда забрался?»
«Новодевичье! На Новодевичьем он!» – визгом чужих голосов отдалось в мозгу. Серов понял, что опять выдал свое местонахождение прослушивающим его людям, заткнул себе рот рукавом…
– Дима… Дим… Стой смирненько, Дим! Мы сей момент…
«Надо делать что-то противоположное командам…» – мелькнуло в серовском мозгу. «Юродствуй, пес, юродствуй! Ты ведь юрод!»
Серов тут же скинул и отшвырнул в сторону кроссовки, распахнул плащ, разодрал на груди рубаху и, до смешного высоко занося ноги в бежевых носках, поскакал, как конь, через лужайки к воротам еще открытого, несмотря на спускающийся вечер, кладбища. Близ железных, взблескивающих ворот Новодевичьего он вдруг упал на землю, прокатился по земле колбасой несколько метров, затем вскочил, расстегнулся, стал натужно и прерывисто мочиться вверх, в стороны, снова вверх…
Из будки, вплавленной одним сплошным стеклышком в красно-кирпичную ограду кладбища, уже вывалился и топал к Серову милиционер, за спиной милиционера бешено повертывалась на тонкой шейке, словно пыталась с этой шейки свинтиться, хорошенькая головка какой-то кладбищенской в синей спецовке работницы.
– Ты! Козел! Где расстегиваешься?! – захлебнулся от гнева милиционер.
– Я к вам! К вам я! Скажу – что вижу! Вижу тьму адскую! И город, пылающий над ней!
Серов, растопырив руки, качнулся навстречу милиционеру.
– Ах ты, рвань болотная! – вдруг передумал вести Серова в отделение милиционер. – Пошел, кому говорят! – Милиционер выставил перед собой дубинку и, тыкая ею, будто горящей головешкой, Серову в пах, погнал его с ухоженного кладбища, от веселой мордашки, от будочки стеклянной прочь…
Серов скрипнул зубами, вдруг почувствовал холод босыми, в носочках тонких ступнями и пошкандыбал, а потом и побежал вверх, вверх вдоль кладбищенской красной стены. На бегу он застегнулся и, оглянувшись, отметил: милиционер за ним не идет, а, дохло лыбясь, говорит что-то в мыльницу с антенной. Добежав до конца кладбищенской стены, Серов остановился, отдышался. Голоса не звучали, милиционер остался далеко позади. Теперь было два пути: снова в город или…
«Надо в монастырь, в церковь! Спрятаться там, затаиться, отсидеться… Может, там тоже – экран?..»
Монастырь выглядел явно победней и позаброшенней парадно-зеркального кладбища. Серов еще раз огляделся и тут же увидел, как со стороны метро «Спортивная» выскочила и ткнулась туповато в кустики шагах в сорока от него машина «Скорой помощи». Из машины выпрыгнул Хосяк в сером, накинутом поверх докторского халата плаще, за Хосяком, безумно скалясь, то вскидывая вверх, то роняя вниз коричневую свою лапку, соскочил наземь Академ. Разум бедного Ноя Яновича дал, видно, опять какой-то сбой, он бежал за Хосяком, как собачка, пытался заглянуть своему мучителю в глаза, дергал его за край длинной одежды, что-то лепетал…
– Дима! Дим! Стой! Погодь! – крикнул на ходу Хосяк.
Серов тут же скользнул в монастырские ворота. Краем глаза он успел зацепить приоткрывшую дверь Калерию, ее безумно и хищно расширившиеся ноздри, ее распущенные, отлетевшие назад волосы…
Следователем Гансликом от оперативника Клейцова было получено донесение: утром объект наконец-то появился в Отрадном. Но, видимо, заметив наружное наблюдение, входить в свою квартиру не стал. Теперь путает следы, пытается от наружного наблюдения уйти. Безостановочно снует по городу, выезжал в ближнее Подмосковье. Объект, по словам Клейцова, был хитрым, опасным, ушлым.
Следователь Ганслик поручил оперативнику Клейцову наблюдение продолжить, а сам, торжествуя, вытрубливая из своих толстеньких щек победные звуки, связался с заместителем окружного прокурора Землянушиной и добился от нее того, чего давно добивался: не только разрешения на наружное наблюдение, которое им было давно возобновлено самочинно, добился и получил добро на задержание подозреваемого.
Уже ближе к вечеру Гансликом было получено новое сообщение: в районе Новодевичьего объекту удалось уйти. Ведущий наблюдение высказал предположение: объект скрывается на кладбище. В наглом и особо дерзком этом поступке наблюдавший усматривал прелюдию к возможной политической выходке, акции…
Ганслик снова надул толстые щечки, но трубить не стал, лишь гневно фыркнул, нажал селекторную кнопочку, вызвал машину.
Калерия, тоже накинувшая поверх халата какую-то куртку, догнала Хосяка почти в воротах. Хосяк нервно полуобернулся к ней:
– Говорил тебе! Не годится он! Не такой человек в Москве нам нужен… Подставила ты меня, рыба моя, подставила… Ну да теперь все… Тебе он, ясное дело, уже не подчинится, куда нам надо не пойдет…
– Давай еще попробуем… Последний раз…
– На тебе лица нет. Еще несколько «вызовов» – сама в ящик сыграешь!
– Сиграет, сиграет… – веселился и подпрыгивал рядом Академ.
– Настрой птицу, уходим. Петьку с той стороны подберем… – не обращая внимания на маленькую
