переговоры: пусть сдается немедленно и безоговорочно, пусть честно отвечает, почему и зачем прячется в зоне; если убил, то где и кого, а если сбежал по слабости своей и трусости от дедовщины, то откуда и когда.
Но дезертир сдаваться не собирался. Несколько минут он еще таился в ельнике, держа, наверное, Андрея на прицеле и лихорадочно соображая, что ему делать дальше: убегать в глубину леса или вступать в бой с этим неизвестно откуда взявшимся на кордоне военным. Шансы на победу у дезертира были. Все-таки у него в руках автомат с двумя спаренными рожками (да, может, и в карманах еще есть патроны россыпью), а у Андрея в пистолете всего одна обойма, долго с ней не повоюешь. К тому же, дезертиру этому, судя по всему, терять уже нечего и он готов на все, будет отстреливаться до последнего патрона.
А тут еще Наташа! Несмотря на все приказы Андрея, она бежит в двух шагах сзади, тяжело дышит, пытается опять что-то говорить, удерживать его, хотя, кажется, уже не плачет. И то хорошо! Человек она все-таки военный, обстановку понимает и чувствует. Ей бы сейчас в руки хоть какое-нибудь оружие, ту же отцовскую двустволку, которую они беспечно не взяли с собой. Все было бы надежней, при случае могла бы и выстрелить поверх деревьев, вспугнуть дезертира. Глядишь, против двоих вооруженных людей он и не устоял бы, сдался. Но лучше бы все-таки Наташа вернулась назад к Воронку и Найде. Андрей как-нибудь справится с беглецом и один, исхитрится, выманит его на открытое пространство, опыт какой-никакой есть, самого Абдулло в Файзабаде взял.
Воспользовавшись передышкой, которую дал ему дезертир, Андрей опять короткими перебежками начал обходить ельник, надеясь перехватить беглеца с тыльной стороны зарослей: ведь никуда дезертир не денется, в страхе своем и лихорадке кинется в глубь леса, в дебри и болото – и выйдет точно на Андрея. Обозначать себя теперь ни выстрелом, ни криком Андрей не стал, сейчас это ни к чему, пусть беглец теряется в догадках: где преследователь, в какой стороне, откуда ждать опасности. Долго он такого напряжения не выдержит, допустит ошибку, нервы небось на пределе.
А вот Наташа не сдержалась и из-за спины Андрея вдруг громко примирительно закричала:
– Не бойся нас, парень!
И в то же мгновение из глубины ельника раздались выстрелы, и теперь уже длинной расчетливой очередью, веером. Андрей на всем бегу метнулся за дерево, толстую в пол-обхвата березу, и пули ушли мимо него в открывшееся пустое пространство. Он слышал их свист и, казалось, даже видел коротенькие их вращающиеся тела, с которыми лучше не встречаться. Андрей проводил раскаленные несущие неминуемую смерть пули долгим ненавидящим взглядом и выскочил уже было из-за березы, чтоб бежать дальше все в обход и в обход ельника, но вдруг услышал у себя за спиной негромкий оборвавшийся на полуслове вскрик Наташи:
– Андрей!
Он повернулся на этот крик и, обмирая, увидел, как Наташа, хватаясь за кусты руками и пытаясь удержаться за них, падает, рушится всем телом назад, на покрытый мхом и подснежниками бугорок, который только что одолела. С левой стороны у нее на груди проступают и все наполняются и наполняются кровью два темных пятна.
– Наташа! – бросился к ней Андрей, но подхватить на руки уже не успел.
Она упала навзничь, широко и безвольно раскинув руки, в которых были зажаты ольховые, похожие на стебельки веточки с набухшими, почти уже распустившимися почками.
Андрей склонился над Наташей, повернул к себе ее лицо, обхватил ладонями и сразу понял: нет – это не ранение, это смерть, быстрая и легкая. Слишком много он видел в своей жизни смертей, чтоб ошибиться, чтоб обмануть себя. Лицо Наташи прямо под его ладонями начало бледнеть, угасать; капельки пота на лбу и щеках остывали и одна за другой скатывались на разметавшиеся по земле волосы. Жизнь уходила из угасающего этого лица: губы складывались в твердую уже посмертную улыбку, подбородок заострялся, и лишь глаза продолжали смотреть на Андрея широко и открыто и как будто говорили ему: «Что же я наделала, Андрей?! Что наделала!»
Он бережно поцеловал их и навсегда прикрыл рукою, удивляясь, как легко они поддались его движению, словно поторопились как можно скорее расстаться с Андреем, чтоб он больше понапрасну не верил в их жизнь.
Поднявшись во весь рост, Андрей оглянулся на кордон и сразу понял, что выстрелы туда донеслись, были там услышаны и все взбудоражили. Воронок, никогда не слышавший стрельбы, взбунтовался, в страхе и испуге захрапел, встал на дыбы, рванул телегу на себя, перевернул ее и потащил в узенькую просеку за домом. Найда тоже встрепенулась, но повела себя совсем по-иному. Она вдруг выпрыгнула из разбитой уже телеги и, не разбирая дороги, помчалась через кусты на выстрелы, к Андрею и Наташе. Оказавшись рядом с ними, Найда какую-то долю секунды окаменело стояла на бугорке, а потом, кажется, все поняла, но не поверила случившемуся, начала заглядывать Наташе в лицо, касаться его влажным шершавым языком, плакать и скулить, как только и может плакать и скулить по мертвому человеку преданная прирученная им собака. Время от времени Найда поворачивалась к Андрею, звала его к себе, укоряла взглядом широко раскрытых коричневых глаз: мол, что же ты стоишь, поднимай Наташу с земли, неси к телеге, еще не поздно, еще можно ее спасти, она не мертва и не может быть мертвой, она лишь случайно споткнулась и так неловко, навзничь, упала на землю.
– Найда, – погладил Андрей по спине собаку. – Что ты, Найда?!
И больше не сказал ей ни слова. Над головой у него опять раздалась длинная автоматная очередь. Обезумевший дезертир, похоже, засел в кустах и решил подстрелить теперь и Андрея, чтоб оказаться совсем уже свободным, оторвавшимся от погони, и уйти еще глубже в зону, где его никто и никогда не обнаружит. Но руки у него дрожали, автомат при выстреле подбросило вверх, и пули ушли много выше головы Андрея, срезав на ольховых кустах несколько отяжелевших веток. Ждать еще одной очереди Андрей не стал. Он припал к самой земле, слился с ней и, не оглядываясь ни на Наташу, ни на Найду, в два прыжка оказался в недосягаемой для пуль ложбинке. Отсюда, словно из специально вырытого сторожевого окопа или из траншеи, Андрею можно было следить за дезертиром. И он его выследил. Потеряв из виду преследователя (а может, решив, что тот уже мертв), дезертир выскочил из своего укрытия за невысокой разлапистой елочкой, загнанно огляделся по сторонам и бросился убегать, как того Андрей и ожидал, по опушке ельника в боровой лес. Андрею ничего не стоило снять его метким, прицельным выстрелом, но он даже не подумал об этом, а все так же по ложбинке, ничем не обнаруживая и не выдавая себя, начал преследовать дезертира, чтоб взять его живым. Вся прежняя сила и ловкость в эти минуты вернулись к Андрею, он был опять на войне, в бою, верил в свою удачу и победу, хотя они ему теперь и были совершенно не нужны. Там, за спиной у Андрея, на земляном бугорке, заросшем подснежниками, лежала мертвая Наташа, единственно любимая им женщина, ради которой он хотел и должен был вернуться к людям, в последний раз поверить им. А теперь эта вера мертва, расстреляна. И коль так, то какая разница Андрею, навстречу жизни или навстречу смерти бежит он. Помолимся за него, бегущего…
