В 1937 году, на восьмом году жизни, я пошел е школу. Учиться мне хотелось, но я почему-то сразу же стал огорчать родных. То ли энергия, рвавшаяся наружу, мешала мне сидеть спокойно и внимательно слушать учительницу, то ли небольшой квадрат класса, заменивший уличный и лесной простор, угнетал меня, – не знаю. Только мое желание порадовать близких хорошими отметками не нашло своего отражения в тетрадках. Они пестрели дрожащими палочками и неуклюжими, бесформенными кружочками. Заглянув в них, можно было сразу догадаться, что владелец этих тетрадок еще не стал украшением школы. Мать болезненно переживала мои первые неудачные шаги в области «науки». Однако отец находил для «единственного сына» оправдание:
– Он еще мал. Все придет в свое время.
– Ну что ж, подождем, пока он не полысеет, – всплескивала руками мама и склонялась над своими чертежами, обрывая неприятный разговор.
Но зато как быстро улетучивалась моя скованность, когда мы отправлялись в лес ловить птиц или начинали извечную игру в казаков-разбойников! Если бы тут проставлялись отметки, я был бы наверняка среди отличников.
Однако уже в это время я очень увлекся чтением. Моей любимой книгой стал «Золотой ключик» А. Толстого. Трясясь под одеялом от страха, я зачитывался гоголевским «Вием». Нередко мы с товарищами забирались на чердак и там при свете карманного фонаря (так романтичнее) читали о похождениях Тома Сойера и Гека Финна.
Примерно в это же время я впервые увидел картину «Александр Невский». Она очень взволновала меня отвагой русских людей, их безмерной любовью к своей родине, их готовностью умереть на поле боя, но не дать пройти псам-рыцарям. Что это была за картина! И, конечно же, наши игры в казаков-разбойников были немедленно «переиграны». Если раньше нас особенно привлекали таинственные маски на лице и длинные мечи, сделанные из сосновых палок, то теперь главным стало иное. Спасти, отстоять свою землю, свою Родину, «Кто с мечом на Русь пойдет, тот от меча и погибнет» – вот то содержание, которое отныне доминировало в наших «военных» играх.
Между тем семья продолжала путешествовать. Отца сперва перевели в Омск, а затем – в Куйбышев. И тогда я впервые увидел неповторимую Волгу.
Я СТАНОВЛЮСЬ В ВОРОТА
Жизнь казалась мне легкой и приятной. Частые переезды и связанные с ними впечатления, новые товарищи, с которыми я быстро сходился, множество развлечений, обусловленных своеобразием жизни того или иного города, – все это волновало мое воображение, не давало скучать.
Вот и сейчас, поселившись с родителями в Куйбышеве, я увлекся непривычными для меня плаваньем и рыбной ловлей. Вместе с другими мальчишками я каждый день уходил на Волгу. Переправляясь паромом на противоположный берег, мы метров за пятьсот от него прыгали в воду и уже вплавь добирались до пляжа. Мы научились бороться с течением и приставать точно к тому месту, куда намечали, еще стоя на пароме.
Вдоволь накупавшись, мы замирали над водой с удочками. Но мне почему-то не везло. Обычно я приносил домой только такую рыбешку, на которую мог польститься лишь кот Васька.
Не вышло из меня и охотника, хотя отец старался привить мне вкус к охоте. Вероятно, тут сыграл свою роль неприятный случай, едва не обернувшийся бедой для «того» мальчика. Как-то отец взял меня пострелять уток. Было оговорено, что мне разрешат пару раз выстрелить. И вот, вижу, отец протягивает двустволку:
– Стреляй! Только нажмешь один курок, вот этот. Понял?
Я кивнул и тут же забыл наказ отца. Неплотно прижав к себе приклад, я нажал на оба курка. Отдача была так сильна, что я вскрикнул от боли в плече и полетел в воду. Очевидно, я очень испугался, ибо забыл, как плавают, и пошел ко дну. Не будь рядом отца, дело могло бы кончиться плачевно.
Зато я с удовольствием присоединялся к отцу, когда надо было куда-нибудь поехать на велосипеде. Мы вдвоем уезжали надолго, колесили по незнакомым дорогам, и это было чудесно: казалось, что открываешь новый мир, что за каждым поворотом тебя ждет что-то интересное, такое, чего вовек не забыть.
Мы прожили в Куйбышеве шесть лет, до 1945 года. И вот именно в эти годы я начал постепенно увлекаться футболом.
Эта игра уже тогда все больше гипнотизировала мальчишек. Мы начинали понимать ее прелесть, но, безусловно, еще только смутно догадывались об истинном величии футбола. Да и где нам было догадаться, когда мячом служили консервные банки, а настоящее футбольное поле рисовалось только воображением. Впрочем, фантазия послушно приходила нам на помощь. Покорные ее воле, мы воображали себя спортсменами, властелинами мяча. И благодаря этому, наши «дикие» матчи приносили желанную радость.
Потом кто-то принес мяч. И сразу же все пошло по-иному. Дело запахло настоящей игрой, недостатка в «футболистах» не было. Однако избыток полевых игроков приводил к тому, что каждый из нас в отдельности в общем-то довольно редко мог всласть поиграть мячом. Даже прикоснуться к нему бывало трудно. Находясь в поле, я порой даже завидовал младшим мальчикам, которым мы разрешали подавать мячи, когда они улетали далеко в сторону. Эти мальчики, находясь вне игры, чаще касались мяча, чем я, «футболист». И тогда мне пришло в голову, что было бы не худо стать в ворота: я мог бы, по крайней мере, все время общаться с мячом – ловить его, бежать за ним и ногой выбивать вперед. Я вспомнил Антона Кандидова – героя чудесной книги о вратаре. И вдруг захотелось попробовать стать таким же.
Если бы я только знал, что в эти минуты решал свою судьбу! Но мне, естественно, не могло прийти в голову, что когда-нибудь я буквально не смогу жить без футбольных ворот. Поэтому я занял место вратаря, расположившись между двумя кучками камней, просто так, без особого энтузиазма.
Побегав немного за мячом, несколько раз поймав его в руки и десятки раз не успев даже дотянуться до него, я быстро понял, что Кандидовым мне не стать и что вратарем вообще быть не очень приятно: падаешь, больно ударяешься, к тому же тебе иной раз попадает от игроков, если зазеваешься. И я оставил ворота с той же решительностью, с какой час назад избрал их для себя как самое желанное место в футбольной баталии.
Казалось, решение принято окончательно: буду возиться с мячом только в поле. Но прошло несколько недель, и мне снова захотелось попытать счастья в воротах.
На этот раз я задержался в них на несколько месяцев. Долговязый белобрысый мальчик, которому едва пошел двенадцатый год, старался во всем копировать настоящих вратарей. Падал на бок, сжав от боли
